– Да, сэр.
– У нас есть человек в Вейле. Мистер Рей. Он отвезет тебя туда. А ты сделаешь все, о чем он попросит, о'кей?
– О'кей.
Пальцы продолжали впиваться в плечо.
– Ты должен сделать все в точности. Никаких ошибок.
– Конечно, сэр.
– Завтра, в половине двенадцатого. Будь готов, и мистер Рей заберет тебя. О'кей?
– О'кей.
Рука Контроля ослабла, и Ломовик почувствовал облегчение.
– А теперь разгрузи машину, – скомандовали сзади. Ломовик с радостью выскочил наружу. Контроль привез двенадцать коробок шампанского, которые находились в багажнике вездехода, а также пять коробок виски. Ломовик брал по две сразу и загружал их в огромный холодильник.
Закончив работу, он вернулся в дом.
Контроль не торопясь курил сигару.
– Нам надо знать, что у нее есть. А уж тогда, – и голос шефа стал мягче, – тогда, может быть, тебе будет разрешено немного позабавиться.
Лицо Ломовика даже исказилось от удовольствия.
– Угу.
Контроль еще раз коснулся ноющих плеч Ломовика и теперь стал нежно оглаживать их.
– Тебе надо полюбить мистера Рея и делать все, что он прикажет.
Ломовик еще долго оставался в напряжении, и оно продолжалось до тех пор, пока он не услышал, как смолк вдали мотор «мерседеса». Лишь тогда он позволил себе немного расслабиться.
Возбуждение улеглось, теперь начиналось самое неприятное – ему надо было оставаться в этом страшном доме по крайней мере еще час, занимаясь уборкой. Целый час наедине с черным медведем.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
На следующий день Кейт вновь оказалась в кабинете с видом на Неву. Петрушка сидела рядом – на ней были юбка и кофта из тонкой высококачественной шерсти, подаренные Кейт. Сидя на кончике стула и скрестив ноги в сапожках, переводчица явно наслаждалась своими дорогими тряпками. Она лениво болтала с Кейт в ожидании генерала.
А Кейт ждала его прихода, напряженно размышляя. Неужели это снова тупик или еще одна ложь? А вдруг правда окажется ужаснее всякой лжи?
Погода испортилась. Темные тучи нависли над шпилем Петропавловского собора, река потемнела и стала неспокойной. Снег бил в окно, и снежинки таяли и растекались по стеклу. Кейт надела сегодня теплое пальто от Джорджио Армани и не сняла его в кабинете, несмотря на то, что топили в здании очень хорошо.
Наконец дверь распахнулась и в кабинет вошел генерал, держа под мышкой папку. Судя по виду ее пыльной зеленой обложки, документам было больше двух десятков лет. Генерал коротко, по-деловому кивнул женщинам в знак приветствия. На этот раз он не улыбался, не пытался говорить по-английски, а предпочел свой отрывистый русский, напрямую обращаясь к переводчице.
– Он спрашивает, вы принесли деньги? – Девушка раскрыла от удивления глаза, словно пораженная тем, что только что произнесла.
Кейт открыла кейс и достала сверток. Затем она надорвала с угла обертку, чтобы выглянули купюры, но сам сверток передавать не стала.
Генерал удовлетворенно кивнул и вновь обратился к переводчице.
– Он сказал, что у него есть нужная вам информация. Генерал понимает, что вам необходим исчерпывающий ответ, который бы закончил поиски раз и навсегда.
– Совершенно верно.
– Он сказал, что поскольку вы не читаете по-русски, то ему лучше диктовать самому, а вы запишете все со слуха.
– А как насчет дела целиком?
– Он не может его вам отдать.
– Почему же я должна быть уверена, что все, что он скажет, – правда?
Переводчица начала о чем-то совещаться с генералом. Генерал вместо ответа взял папку и открыл ее. На первой странице оказалась маленькая фотография. Кейт нагнулась вперед. На нее глянуло изможденное лицо молодого человека с номером, выписанным на груди. Это лицо ей уже приходилось видеть.
Она невольно издала какой-то странный звук, скорее стон, может быть, еще что-то – и Петрушка вытянулась от неожиданности.
– Мадам! Вы хорошо себя чувствуете?
– Да, – отрывисто произнесла Кейт.
– Может быть, воды?
Кейт отрицательно покачала головой. Дрожащими пальцами она достала блокнот из кейса и сняла с «дюпона» – ручки с золотым пером – колпачок. Во рту появился металлический привкус, а сердце учащенно забилось. Кейт привыкла скрывать свои чувства, но сейчас ей пришлось приложить усилия, чтобы справиться с собой.
– Я готова, – с трудом произнесла она.
Генерал еще раз посмотрел в дело и отрывисто начал диктовать. Беззаботность Петрушки как рукой сняло. Произнося первые слова, она даже слегка сбилась. Это было перечисление номеров со славянскими буквами, которые давались заключенным. Кейт все в точности записала в блокнот.
«Впервые заключенный упоминается в лагере для беженцев на Восточном фронте в 1945 году. В конце войны его освободили из нацистского концлагеря, расположенного под Ригой в Латвии. После расследования военные власти отправили его в НКВД на дознание. Следователями были назначены Алексей Федоров и Михаил Вольский».
Кейт аккуратно записала все имена.
– А что хотели узнать у него?
– Записей допросов в деле нет, – перевела девушка.
– Есть ли какая-нибудь возможность выяснить: живы или нет эти следователи?
– Генерал сказал, что русские – народ долгожителей.
Кейт решила не отвечать на улыбку собеседника:
– Продолжайте.
– После предварительного следствия решено было предъявить заключенному обвинение.
От неожиданности Кейт передернуло:
– Какое обвинение?
– Об этом ничего не сказано.
– Почему же его не направили в другие инстанции? Зачем его вновь вернули в НКВД?
– Генерал сказал, что тогда НКВД заменял все.
– Его пытали?
Лицо переводчицы даже исказилось, когда она услышала, а потом перевела ответ генерала:
– Если учесть, что заключенного доставили из немецкого концлагеря, то избиение было вполне оправданно, ему хотели развязать язык.
– Зачем?
Ответ был спокойным, коротким и ясным. Петрушка от смущения даже не взглянула на Кейт:
– Генерал сказал – ради признания. Признания вообще. Какого – не важно.
Кейт погрузилась в глубокое молчание. Здесь она оказалась не для того, чтобы кого-то обвинять и выходить из себя, гневаться на то, что происходило в чужой стране сорок семь лет назад. КГБ был явно не тем местом, где можно выразить протест против так называемой советской системы. Поэтому она вновь взяла себя в руки:
– Продолжайте.
– В сентябре 1945 года его отправили в лагерь недалеко от города Горький. В марте 1947 года переправили в московскую тюрьму на Лубянке и держали в камере предварительного заключения.
– Предварительного заключения? Но он же успел к этому времени провести в тюрьме два года.
– В бумагах сказано, что следствие к этому времени еще не закончилось.
– Так, значит, его продолжали допрашивать и два года спустя после ареста?
– Да.
– Ему предъявляли обвинение хоть в каком-нибудь преступлении? Судили его, нашли ли его в чем-то виновным?
– Генерал говорит, что в деле об этом ничего не сказано.
Нервы сдали, и Кейт не выдержала:
– Черт побери! Как ничего не сказано?
Последней фразы переводчица не перевела. Генерал нахмурил брови и, обратясь к переводчице, сказал что-то грубое, и той осталось только проглотить это.
– Генерал говорит, что его информация касается только дат и мест заключения. Другой у него нет. Поэтому не имеет смысла расспрашивать его о том, чего он не знает и знать не может. Он сказал, что если вы хотите правды – то вот она. Он вам – правду, а вы ему – деньги. И все. А если вам нужна ложь, то за нее следует платить особо.
Усилием воли Кейт заставила взять себя в руки.
– Хорошо. Продолжим.
Теперь она никого не прерывала. И голос генерала слился с голосом Петрушки.
– В 1948 году заключенного перевели в Лефортовскую тюрьму в Москве. Там ему дали номер Е-615.
В 1949 году его отправили в исправительно-трудовой лагерь ГУЛАГ № 5431 в районе Тамбова.
В 1952 году он оказался в исправительно-трудовом лагере № 2112 под городом Владивостоком.
В августе 1956 года заключенного перевели в пересылочный лагерь С-56, в районе Ташкента.
В декабре 1956 года он оказался в исправительно-трудовом лагере № 732 недалеко от Киева.
В течение 1957 года его отправили в исправительно-трудовой лагерь № 9513 в Литве.
Зимой 1959 года в этом же лагере он был расстрелян.
С последней фразой Кейт медленно подняла голову. Она повторила вслед за переводчицей услышанное, будто не в силах понять смысла слов.
– Расстрелян?
Переводчица облизнула губы:
– Генерал хочет сказать, что его убили… Тишина заполнила комнату.
Генерал и переводчица с выжиданием смотрели на Кейт. Она совершила свое долгое и трудное путешествие, заплатив при этом немало денег, чтобы узнать эту правду. Кейт не обращала никакого внимания на своих собеседников: перед ее внутренним взором предстала другая сцена, где царили снег, кровь и отчаяние. Кейт будто что-то сжигало изнутри. Слезы навернулись на глаза и обильно полились по щекам. Но она даже не знала, что плачет, – образы из прошлого, представшие перед мысленным взором, как будто парализовали Кейт, она потеряла чувство реальности и даже не заметила, как Петрушка подала ей носовой платок. И только когда девушка коснулась ее влажных щек, Кейт пришла в себя и отстранила протянутую руку.
