— Скотина! — произнес я вслух. — Скотина! Клянусь, она будет моей раньше.
Эти слова прозвенели неожиданно на пустынной палубе — то были звуки моего собственного голоса… Разом я ощутил свое существование и освободился от образа Боба, который неотступно преследовал меня.
На нашем судне между такими же переборками, под тот же шум машин, в те же самые дни и те же самые ночи и в тот же порт, что и я, направлялась прекрасная метиска из Кобе. На что же я жаловался?
Боб попытал свое счастье. Неудачно. Он проиграл. Теперь моя очередь.
Внезапно радость залила меня. Метиска появится на следующий день. Море было таким ласковым, что не могло бы испугать даже боязливого ребенка. Обнаруженный тайник уже не тайник. Метиска должна выйти.
Я решил вернуться к себе в каюту. Следовало побриться, сменить форму. Но я сделал лишь несколько шагов. Подражать Бобу? Этим самым я дал бы ему слишком богатую пищу для насмешки, пусть молчаливой. Однако мог ли я предстать перед глазами метиски в том виде, в каком был?
Я видел, что загнан в тупик. Каково бы ни было решение, самолюбие мое будет уязвлено.
Счастливый или несчастный возраст — кто скажет, — когда способен терзаться подобными рассуждениями?
В этих сомнениях я был застигнут сигналом к ужину. Я заметно, но без особого чувства пожал плечами и направился в обеденный зал. Метиски там не было.
В середине ужина Боб поднялся с места.
Несмотря на плотную тишину, бывшую, казалось, законом на наших встречах, никто не повернул к нему головы. Ван Беку и Маурициусу, по всей видимости, все наши поступки были безразличны. Сэр Арчибальд пребывал под жутким гипнозом, который внушал ему колосс. Что до меня, то я хотел исключить Боба из зоны своего внимания. Но я напрасно старался. Я не смог помешать себе отметить, что Боб был совершенно пьян.
Когда он сидел, никто не мог определить степень его опьянения, какое бы количество спиртного Боб не выпил. Цвет его матового лица не менялся. Он не становился ни болтливее, ни молчаливее: его здравомыслие оставалось нетронутым, разве слегка отличалось горечью и резкостью. Однако и в нормальном состоянии такое тоже бывало, поэтому ничего определенного сказать было нельзя.
Он выдавал себя, только когда стоял. Но надо было пожить с ним, чтобы начать замечать это. В противном случае его точные, размеренные движения могли сойти за естественные, хотя обычно они были живыми и ловкими.
По тому, как Боб медленно и осторожно преодолел несколько метров от стола до бара, я все понял. Да, Боб пьян, и пьян в стельку.
Он грубо подозвал юнгу, потребовал себе большой, налитый до краев, стакан коньяка и застыл, автоматически регулярно поднося его ко рту.
Конечно, пока мы ужинали, он все реже делал глотки — как раз когда мы закончили, он допил свой коньяк.
После этого он вышел с еще большей осторожностью.
Если бы даже в моем отношении к Бобу не было никакой трещины, я бы не стал заниматься им. Я знал, что в состоянии опьянения — в отличие от меня — он ничем не рисковал. Спиртное, вместо того чтобы возбуждать, толкнуть на какую-нибудь глупость, действовало на Боба как успокоительное.
Я также знал, что в этом случае он любил быть один и наслаждаться покоем под действием токсического вещества, как под наркотиком.
Зарядившись вновь чувством мести, возродившимся от присутствия Боба, я подумал: „Теперь ему на все наплевать. Как удобно! А я! Что делать мне? Тоже напиться?"
Даже сегодня не могу пить один, как бы радостно или грустно мне ни было. Для меня вино и спиртное заключают в себе братское начало, горячий и мощный стимул, сопричастность, требующие общества приятелей или друзей. В двадцать лет это требование было гораздо настоятельнее. Итак, в качестве компаньона у меня оставался только сэр Арчибальд.
Ах! Если б я смог встретить в эту минуту летчиков или солдат, авантюристов или разбойников, коих я столько раз встречал на своем пути, в какую отчаянную пьянку я бы ринулся? Уверен, меня пришлось бы посадить на цепь, но я забыл бы и Боба и метиску.
Нужно быть двадцатилетним, страдать от чувственного воображения, доведенного до галлюцинаций, не знать ни тормозов, ни законов, насильно быть целомудренным целую неделю, ощущать вокруг тайну женщины и судна в китайских водах, нужно иметь все это, вместе взятое, чтобы понять приступ лихорадки и тоски, точившей меня.
Бар, юнга, сэр Арчибальд были мне отвратительны, а моя каюта еще больше. Единственное место, единственное существо зажигали огонь в моих мыслях, моих желаниях.
Сам не зная как, я оказался перед дверью метиски: она явно была закрыта. Я легонько постучал — никакого ответа.
Я приложил ухо к грязной двери — никакого шума.
Выпрямившись, я увидел Ван Бека. Он выходил из обеденного зала.
Заметил ли он мое движение? Я не знал. Его дьявольская способность ходить бесшумно позволяла предполагать все.
Коридор был слишком узок, и, проходя мимо, он задел меня своим огромным телом. В эту минуту мне показалось, что он хотел заговорить со мной, чего с ним не случалось с тех пор, как я хотел его ударить. Но он подавил это желание, так и не разжав свои огромные рыхлые губы. И только в глазах его, заплывших жиром, в его таких светлых, почти бесцветных глазах появилось невероятно жестокое выражение.
Невольно я оперся о дверь метиски, ко всему готовый.
Ненужный рефлекс. Ван Бек дошел до конца коридора, не обернувшись, и там исчез.
Я вышел на палубу. Не знаю, сколько времени я там провел, шагая, останавливаясь, снова возобновляя хождение.
Порой в тумане, таком же, какой окутывал море ночью, со щемящей точностью я видел метиску. Она лежала в тесной каюте. Она не спала. Ее округлые, точеные руки были подложены под голову, груди полуобнажены, как только что, когда Боб подмял ее под себя.
Конечно, она сожалела об этой минуте. Она, наверное, кричала, сопротивлялась, но не для того ли, чтобы затем отдаться? Разве не были мы с Бобом уверены, что каждая женщина хочет, чтобы ее брали силой?
У меня помутилось в глазах. Я оперся о релинг.
Внезапно, словно речь шла о моей жизни, я кинулся в обеденный зал.
Я почувствовал, что мне требуется отвлекающее средство, любое и немедленно. Иначе бы я выломал дверь каюты, в которой, я видел, видел, словно наяву, метиска ждала, призывала к насилию. Тогда никакая сила не помешала бы мне растерзать ее тело.
Сэр Арчибальд, должно быть, решил, что я сошел с ума. Я схватил его за плечи, почувствовав под одеждой хрупкие кости, встряхнул его и выкрикнул:
— Покер!.. Быстро!
— Но… но… лейтенант… послушайте… Нас только двое, — пролепетал он, ошалев от моей напористости.
