Обе глядели прямо в глаза друг другу. Верины глаза сверкали – золотые искорки дрожали в зрачках, озаряя их словно бы изнутри плещущим солнечным светом. Они были влажны и огромны. И, несмотря на невыносимую душевную боль, глаза эти не таили ни зла, ни угрозы… В них была теплота – идущая изнутри, от сердца, та теплота, которая в этой женщине была столь же естественна, как дыхание, и которая встречается так же редко, как Божий дар…
Ольгины же глаза подобны были раскрывшейся бездне ночных небес – бездонных, беззвездных и непостижимых…
И внезапно Ольга вся засветилась, как будто внутри ее кто-то зажег фонарик и свет его озарил ее всю – глаза, лицо, ожившую, задышавшую, заволновавшуюся фигуру. Она одним грациозным движением, похожим на всплеск, отдалилась от Веры, присела в глубоком балетном классическом реверансе, высоко взмахнув рукою над головой, а потом вновь приблизилась к Вере и, низко склонившись, поцеловала ей руку.
Та настолько опешила, что не могла произнести ни слова – так и стояла, широко раскрыв глаза и полуоткрыв рот…
– Здравствуй, Вера! – пожимая ее руки, ласково, искренне улыбаясь, промолвила Ольга. – Я рада! У тебя самое удивительное имя на свете! И ты сама – удивительная… Алеша! – сияя, воскликнула Ольга. – Алешка! Как тебе повезло! У тебя не просто красивая – у тебя золотая жена!
И почему-то оба они – и Вера, и Алексей – догадались, что слово золото для Ольги священно и что в этом слове для нее таится отнюдь не материальный – духовный смысл…
И Вера отпрянула, и вырвала руку, и крикнула:
– Ну что вы, Ольга, зачем вы так!
Но та спокойно вернулась на свое место и села, не забыв при этом оправить платье. Оно уже начало подсыхать. Она оперлась подбородком на руки и, с лукавством глядя на Веру, сказала:
– Давай лучше будем на «ты», хорошо? Ты, Верушка, ты! Ты здесь хозяйка. Не я, а ты! И, прошу тебя, поведи застолье, а то наш кавалер онемел совсем… Ну? Кто произнесет тост: ты или я?
– Конечно, ты! – не раздумывая решила Вера.
– Как скажешь! Тогда мы выпьем за Москву. За наш разбитый, расхлябанный, непричесанный, больной, гордый город, лучше которого нет на свете!
Она сама налила себе полный бокал и залпом выпила, не дожидаясь, покуда Алексей придет в себя и примется за обязанности главы дома…
Алексей, ни слова не говоря, покачал головой, дескать: ну и ну! Разлил вино по бокалам и сжал под столом Верину руку. Только потом осмелился взглянуть на Ольгу и очень тихо сказал:
– Спасибо!
Потом он вновь поднялся из-за стола, подошел к старинной печке, выложенной белым кафелем, открыл заслонку, просунул внутрь руку, порылся там, в глубине… и извлек на свет бутылку виски, початую на одну треть.
И когда он, поставив бутылку на стол, отошел к буфету, чтобы взять свой излюбленный стаканчик синего хрусталя, его дамы неожиданно и лукаво переглянулись между собой, чуть ли не подмигнув друг другу… И обе разом прошептали одними губами слово «заначка». И разом прыснули.
Алешка обернулся:
– Что это вы хохочете? Небось надо мной? – Краски понемногу оживали на его лице.
Слава Богу, думал при этом каждый из них, это уже разрядка. Катастрофы, взрыва, Хиросимы и Нагасаки не произошло… Но как быть дальше?
Дамы без всяких тостов мирно потягивали вино, а их кавалер залпом осушил подряд две стопки виски. Вернувшись за стол, он заметно повеселел.
– Ольга, что ты все: Москва! Москва! Как чеховские сестры, честное слово! Расскажи лучше, как Бонн… Как Германия…
– А что Германия? – Глаза Ольги стали фиолетовыми, только зрачки в них оставались расширенными – чуть ли не со старый советский полтинник. – Рейн ее затопил. Этой зимой. Вышел из берегов. Совершенно весь вышел. Подвалы домов затопило, кое-где и первые этажи. Вот досталось бюргерам! – с наслаждением выпалила она. – Замельтешились! А то все кусточки, горшочки… А тут эвана! Вся твоя Германия как с цепи сорвалась! Как будто сам Роландов дракон на горе своей прыгает и воет!
– Какой Роландов дракон? – поинтересовалась Вера.
– Ну, был такой. Ел всех. Жил на горе. В замке. А напротив – через Рейн – жил Роланд. Это их народный герой. Легенда-а-а-арный, – протянула она нараспев, явно наслаждаясь рассказом. – У него тоже был замок. Его развалины по сей день сохранились. Я живу возле них. Только под горой. Ну вот, этот Роланд дракона несчастного и порешил. И стал героем. А разве дракон – не герой? Он ведь летать умел. Он живым воплощением чуда был. Правда-правда – живым! Я его отражение в Рейне видела. Он бунтовал, хвостом бил. Прямо как я!
И Ольга в мгновение ока оказалась сидящей на краю стола, подняв ноги и руки в совершенной академической балетной позе «на плече у партнера». При этом глаза ее дико блеснули.
– Оля, ради Бога! Оленька, я тебя умоляю… – Едва Ольгины ноги в ажурных чулках взметнулись над столом, а на лице ее сверкнула победительная улыбка, как Алексей не на шутку встревожился.
Вере вспомнились его рассказы об Ольге, когда он вскользь упоминал, что ее психика не совсем в порядке.
Алеша очень бережно взял Ольгу на руки и посадил на диван.
– Все знают, ты блистательная балерина, – склонился над ней Алексей, – но, пожалуйста, не доказывай этого так…
– Дурачок, я же ничего не доказываю, – с покорным видом тихо проговорила Ольга. – Это и в самом деле все знают. И в Европе, и тут у нас – в Большом… В моем бывшем Большом, – добавила она еще тише. – Просто скучно мне тут у вас. Мне везде скучно.
Вера подумала, что ей самое время оставить их наедине, – в самом деле, им пора было поговорить. Скрепя сердце она вышла на кухню. Алексей крикнул вдогонку:
– Эй! Не покидай нас!
А она – уже из коридора:
– Сейчас что-нибудь перекусим.
И принялась доставать из сумок съестное. Чего она только не накупила! Как хотела его порадовать! Тут был и итальянский салат из крабов под майонезом, упакованный в продолговатую пластиковую коробочку, и грибы, и оливки, и ветчина, много зелени, кусочек рокфора, котлеты по-киевски в картонной импортной упаковке, еще какие-то баночки с паштетом, с сельдью под маринадом, с мидиями… И большущий пакет картошки.
Вера выложила все это на стол. Но осталась сидеть неподвижно, машинально перебирая тонкими пальцами листики своей любимой иссиня-фиолетовой травы реган. А перед глазами ее вставали сочные крепкие кустики помидорной рассады, превращенные в месиво и так и оставшиеся на полу в мастерской.
– Господи, не могу! – вдруг выдохнула она и, уронив голову на руки, зарыдала навзрыд. Только старалась хоть как-то сдерживаться, чтобы звуки эти не достигли комнаты. – Да что ж это такое? За что? Вот идиотка, какая я идиотка, ну почему, почему?..
