С наилучшими пожеланиями,
Саба Таркан».Впервые в жизни Саба была одна, да еще в Лондоне. Она спустила ноги с кровати на холодный линолеум. Руки дрожали так сильно, что у нее никак не получалось застегнуть платье. На тумбочке, испещренной множеством следов от потушенных сигарет, лежала Библия; рядом стоял пустой графин с дохлой мухой.
Почти всю ночь она провела без сна на неудобной кровати в убогом отеле на Боу-стрит, где поселилась по рекомендации ЭНСА. Она лежала с открытыми глазами под тощей, затхлой периной, вслушивалась в звуки ночного города и старалась не думать о доме, о маме с бабушкой.
Мать отпросилась с работы, чтобы проводить ее на вокзал.
– Когда же ты вернешься? – спросила она. Под зеленым тюрбаном ее лицо казалось мертвенно-бледным.
– Не знаю, мама, – как все сложится. Меня могут и не принять.
– Тебя примут, – угрюмо заявила мать. – Что же я скажу Лу?
– Скажи ей что-нибудь, что считаешь нужным.
– Ведь она ужасно огорчится, если ты уедешь.
– Мам, давай будем честными – ты сама готовила меня к этому. – Да-да, именно так: уроки музыки и пения, мечты, а в награду рыба и чипсы в «Плиз», когда Саба побеждала на конкурсах, – и вдруг такая перемена в настроении матери.
На вокзале они глядели друг на друга словно люди, потерпевшие кораблекрушение.
– Ну, пока, мама, – сказала Саба, когда подали поезд.
– Пока, милая. – Но в последнюю минуту Саба уткнулась в плечо матери, и они крепко обнялись.
– Не сердись на меня, – пробормотала Саба.
– Я не сержусь, – ответила Джойс, сдерживая слезы. – Удачи тебе.
Проводники уже закрывали двери вагонов. Саба вошла в купе, а мать повернулась и направилась прочь, стройная, в зеленом тюрбане; вскоре она скрылась в толпе. У Сабы защемило сердце при мысли о том, что она чудовище, потому что ужасно огорчает своих родных.
Номер обогревался газом. Хозяйка объяснила, как повернуть кран и куда поднести спичку, но Саба боялась, что газ вспыхнет, и предпочитала мерзнуть. Она просто закуталась в перину и пыталась сосредоточиться на предстоящем прослушивании. У нее почти не осталось сомнений, что это будет полный провал, и она жалела только о том, что назначила встречу с летчиком уже после ЭНСА. Он получил ее письмо и написал, что по чистой случайности он будет на той неделе в Лондоне и остановится в доме сестры недалеко от Королевского театра. Что они могут встретиться и выпить либо чая, либо вина в клубе «Кавур». Номер его телефона – «Тейт 678».
Где-то в три тридцать громко забурлила вода в уборной, расположенной в коридоре. Саба села на кровати и решила, что утром она позвонит летчику и отменит встречу. Прослушивание – и так большой стресс, надо беречь силы. Да и летчик может подумать, что она легкомысленная особа, раз согласилась на встречу.
Перед рассветом ее разбудил рокот бомбардировщиков. Около сорока тысяч лондонцев погибли тут во время «блицкрига»; этой информацией «обрадовала» ее напоследок мама. Дрожа в чернильном мраке, Саба включила лампу на тумбочке, сдвинула в сторону Библию, достала из чемодана свой дневник и написала на чистой странице: «ЛОНДОН».
«Я приняла либо самое глупое и неудачное решение в своей жизни, либо самое разумное. В любом случае я должна написать об этом. Возможно, это потребуется мне (ха-ха!) для моей автобиографии».
Она неодобрительно взглянула на ложную браваду своих «ха-ха», словно их писало какое-то постороннее существо.
«Дорогой баба, – добавила она после этого. – Пожалуйста, попытайся простить меня за…»
Скомкав листок, она швырнула его в корзину. Ведь он тоже виноват; она не станет ползать перед ним на коленях, да и не простит он ее, она уже это понимала. Впервые в жизни она жила по своим планам, без разрешения старших, и ей надо держаться своей линии, даже если вся затея закончится катастрофой.
Завтрак – тост и омлет из яичного порошка – она съела в одиночестве в холодном зале, где не горел газовый обогрев. Компанию ей составили лишь бело-розовые фарфоровые куклы из коллекции хозяйки. После завтрака она прошла пару улиц до Королевского театра, дивясь на грохот автомобилей и людские толпы.
На углу улицы она зашла в телефонную будку, сунула монеты в щель, повесила на крюк сумку с платьем и набрала номер Доминика Бенсона.
– Алло? – прозвучал женский голос, удивленный, воркующий.
– Знаете, я Саба Таркан. Мне нужно что-то сообщить пилоту Бенсону. Вы можете передать ему?
– Конечно.
– Мне очень жаль, мы договорились с ним о встрече, но я не смогу прийти – я не знаю, где я буду.
– А-а. – В голосе женщины прозвучало разочарование. Или Сабе это показалось?
– Простите, с кем я говорю?
– Да, конечно. Я Фрейя, его сестра. Я непременно передам ему ваше сообщение.
– Спасибо. – Она хотела добавить, что позвонит позже, но не успела. На другом конце провода положили трубку.
Учащенно дыша, она вышла из будки. Все ее мысли были заняты предстоящим прослушиванием и тем, что она приехала в Лондон, да еще одна. Больше она ни о чем не могла думать.
Первой неувязкой оказалось то, что Королевский театр Друри-Лейн находился на самом деле на Кэтрин-стрит, и Саба немножко заблудилась. Но потом все-таки отыскала театр и была разочарована – театр выглядел обшарпанным и серым – ни ярких афиш со знаменитыми певцами и артистами, ни ярких огней, ни швейцаров в униформе, ни шикарных дам в мехах, оставляющих за собой шлейф дорогих ароматов. Строгая вывеска извещала о том, что здесь размещается штаб-квартира ЭНСА, Ассоциации зрелищных мероприятий для военнослужащих.
Саба поднялась по ступенькам и вошла в фойе, где за столиком сидел хмурый сержант. Перед ним лежали блокнот со списком фамилий и стопка каких-то формуляров.
– Я пришла на прослушивание в ЭНСА, – сказала ему Саба. Она нервничала, неожиданно для себя – ведь она впервые была в таком месте одна, без мамы.
– Местное или заокеанское?
– Я не знаю.
– Фамилия? – Он направил взгляд на список.
– Саба Таркан. – От волнения у нее забурлило в животе, и она пожалела, что съела на завтрак порошковую яичницу.
– Вы явились на час раньше, – сообщил сержант и уже мягче добавил: – Если хотите, можете подождать здесь.
Она уселась в старинное позолоченное кресло и стала разглядывать единственные красивые части интерьера – покрытый позолотой потолок и верхушки коринфских колонн, торчавшие из лабиринта наспех сооруженных кабинетов.
– Потрясающая красота, правда? – Перед ней остановился пожилой мужчина в зеленом вязаном кардигане; в руках он держал ведро и швабру. На его голове была фуражка с козырьком – головной убор швейцара. – Но сейчас мало что говорит о прежней роскоши.
