Хилари то засыпала, то просыпалась. Шум наверху снова разбудил ее, и она слышала, как ходит по комнате Шон. Она ощутила приятный холодок, когда он открыл дверь, прежде чем душный покров опустился снова. Он вернулся в постель и придвинулся к ней, мучительно сладко задев локтем ее сосок. Она почувствовала, как его язык лизнул ее спину, и постаралась расслабиться, чтобы якобы не участвовать во всем этом. Она представляла его член, совсем рядом, встающим в полную силу. Она напряглась, почувствовав, как внутри нее становится мокро, ожидая, что он войдет в нее глубоко-глубоко, как всегда, и принесет ей облегчение. Она была готова, но Шон отвернулся. Вылез и прошел к холодильнику, а потом сплюнул что-то в раковину. Хилари лежала с открытыми глазами, уставившись в пустоту. Что же ей делать? Господи, ну что же ей делать?
Ничего. Она будет заниматься тем же, чем занималась весь последний год или больше, то есть ничем. Надо быть готовой, но ничего не делать. Быть готовой ко всему, что может прийти. Готовой к каждому моменту, к следующему эпизоду ее жизни, к новому дню и ее обязательным девяноста минутам сосредоточения наедине со своим ян. Она уже выбрала себе место у бассейна, со стороны восхода, где через час с небольшим появится бледное солнце.
Шон все еще спал. Бесконечно счастливая, даже возбужденная, она выскочила из постели с легкостью балерины и пробежала на цыпочках к холодильнику, чтобы сделать живительный глоток воды. Даже несмотря на тренированные руки и естественную силу тела, ей пришлось напрячься, маневрируя пятилитровой бутылью воды, которую Шон притащил из киоска прошлой ночью. Замечтавшись, она все крутила и крутила пробку в пальцах, глядя на спящего мужа. И снова ее захлестнула жалость к этому человеку. Она сделала еще один глоток, пролив больше, чем выпив, а затем захлопнула дверь спальни ногой.
Несмотря на закрытые шторы, Хилари ощущала красоту утра снаружи. Отдернув занавески и поборовшись с жалюзи, она моментально ослепла от яркого белого света. Гнезда квартир и вилл внизу продолжали спать, хотя температура воздуха уже поползла вверх. Прикрыв глаза рукой, она вышла на балкон снять с веревки свой купальник.
Смех проник в его сознание минуту или час назад, выуживая его из сна, хотя разбудили его все же чьи-то руки, гладившие его. Кто-то щупал его задницу, потом еще одна рука залезла под него и стиснула яйца. Мэтт дернулся, рефлекторно озираясь и соображая, где он находится. Три девчонки отскочили от кровати. Три пары глаз рассматривали его прибор, три руки прыгнули ко ртам, подавляя смешки.
– Я ж тебе говорила, что он офигенный!
– Везучая сучка!
– Дай мне его попользовать!
– Иди в жопу! Он мой – правда, Мэтти?
– Классно трахается?
– Да он мне всю жопу яйцами отбил! Три раза, да, Мэтт? Охренеть!
Она закатила глаза.
– Никогда ничего подобного со мной не было! Он просто животное! Всю ночь меня дрючил!
– Вот сучка, а!
– Да ладно, вот же он! Сомневаюсь, что он откажется потрахаться втроем!
– Вчетвером, ты!
– Ага. Если только в нем хоть капля спермы осталась! Я его всего выдоила, точняк!
Они снова расхохотались. Если бы Мэтту хотелось или он чувствовал себя обязанным, то он бы расслабился и отдался этим жадным девкам. Однако сильнее всего была охватившая его тоска. Он оглядел их – просто три девчонки, повеселившиеся как следует, – и не почувствовал ничего, кроме сожаления. Он жалел их и себя тоже.
– Слушайте, давайте увидимся сегодня вечером, ладно?
Он встал и прикрылся, пока искал джинсы. Похлопав по карману, изобразил на лице облегчение.
– Ребята меня убьют! У меня же ключи от номера, а? Хрен знает, где этим беднягам пришлось ночевать. Они меня прикончат. Надо валить.
Кое-как преодолев заслон объятий и «нормально, чтоб с языком и все такое» поцелуев, Мэтт выскочил и сбежал вниз по холму, понятия не имея, где находится. Ноги несли его сами собой. Он отлично знал, в чем дело. У него такого было предостаточно, и каждая новая связь казалась еще более бессмысленной, чем предыдущая.
А проблема была в том, что он никак не мог влюбиться. Он вполне мог трахаться, и он это делал с бесчисленным количеством безымянных девушек и женщин, но его никогда не цепляло. Он дергался и пихал, они стонали и корчились, но его там вроде как и не было. Он был участником, который не чувствовал ничего. Как бы он ни пытался, что бы он ни пытался и с кем бы он ни пытался, он так никогда и не смог почувствовать того, что он чувствовал с Амандой. Не только в тот первый обалденный раз, но все последующие разы тоже – когда они прятались в кустах или в старом амбаре или когда он тайком пробирался к ней в комнату и они прижимались друг к другу, возбужденные опасностью разоблачения. Как же ему нравилось просто лежать рядом с ней и бесконечно гладить ее прекрасные волосы. Он пытался найти этому объяснение, рассмотрев со всех сторон, но так и не смог, просто не смог понять ее, не говоря уже о том, чтобы забыть. Он погиб. И не было никого, кому он мог бы признаться. Единственным человеком, кому он об этом семь лет назад рассказал, был Пастернак. Судя по отклику, он мог с таким же успехом исповедаться священнику. Он был одинок.
Пастернак слонялся по квартире; мозги пульсировали, глаза лезли на лоб, память медленно, очень медленно возвращалась. Он что, действительно водил хороводы в том клубе? Неужели он протопал весь обратный путь пешком, швыряя по пути камнями в машины, которые не желали его подводить? Действительно ли он был удивлен тем, что все, кроме него, ушли с девчонками? В некотором роде это было благословение. Они должны быть счастливы. Это снимает камень с его души. Для первой ночи трое из четырех – неплохой результат. Совсем неплохой. Ребята будут довольны, если они вообще вернутся.
Он порылся в записанных для этой поездки на кассеты сборниках музыки – сволочи, для них же старался! – и нашел нужную. «Отпуск № 5». Каким же глупым салагой он был – потратил на эти записи столько времени, так радовался им. Каждый из записанных треков порождал фантазии на тему «как мы оттянемся в отпуске». В этих фантазиях Пастернак всегда был в центре веселья – нужный и, возможно, даже желанный. Кто знает? Солнце производит странное действие на людей.
Заиграла песня «ORB» «Маленькие пушистые облака». Он вздохнул и прошаркал к балкону. Море выглядело супер. Он мог бы убить полдня на прогулку по берегу, мог поваляться на солнышке и поплавать. Может, он сбросит вес. Он схватил себя за сало на брюхе и снова застонал. Это все чертово пиво!
Трое из их четверки отоварились в первый же вечер. Даже если они пробудут здесь месяц, счет останется тем же. Рядом с именем Пастернака будет красоваться круглый ноль. Он толстяк. Его никто никогда не захочет.
