— Привет! А где все? — протянул он руку дожидавшемуся на крыльце Поляченко.
— Протоколируют. Красильников с ними. Скоро криминалисты приедут.
— А Зиновьев?
— К соседям побежал, — Андрей Леонидович кивнул в сторону забора, за которым просматривались крыши производственных зданий. — Пару месяцев назад они брали у меня контакты спецов по видеооборудованию: кто-то у них ткани со склада таскал. Может, успели запустить видеонаблюдение… Пойдем.
— Сюда нельзя! — прямо перед носом Ладышева загородил проход в охранное помещение милиционер. — Вы кто?
— Управляющий группой компаний «Моденмедикал» Вадим Сергеевич Ладышев, — представил шефа Поляченко. — Мы не будем ничего трогать, только посмотрим.
— Все равно внутрь нельзя, — голос стража порядка стал чуть мягче. — Только после криминалистов. Человек пострадал, сами понимаете.
— Понимаем… — Ладышев послушно застыл в дверном проеме. — Где Петрович лежал?
— Вот там, — показал Поляченко на пятно крови на плитке и перевернутый стул на колесиках. — Со спины ударили. Вот там, под столом, компьютерный блок с записью камер стоял.
— А сейчас камеры работают? — глянул на мониторы Вадим.
На одном из них было видно, как на территорию въехал микроавтобус и остановился прямо у входа.
— Всё работает, но запись не ведется. Криминалисты приехали, — произнес Поляченко. — Пусть с ними Красильников беседует. А мы пойдем на склад, кое-что покажу.
«Инцидент не скроешь, но было бы хорошо, чтобы до приезда японцев людей в форме стало поменьше», — двигаясь в сторону складских помещений, думал Вадим.
На входе в помещение 15б стоял милиционер. Подойдя ближе и уже предчувствуя, что внутрь снова не пропустят, Ладышев заглянул в открытые двери. На полу валялись оторванные доски, куски упаковки, сами коробки с оборудованием стояли хаотично.
— Искали серийный номер. И нужна им была именно та установка, которую мы с Зиновьевым вечером привезли, — пояснил Андрей Леонидович. Впрочем, шеф и сам успел догадаться о причине погрома. — Поначалу они в 12а и 12б, в 15а успели похозяйничать, но ничего там не нашли.
— Выходит, ты был прав… — хмуро заметил Ладышев.
— К сожалению. Времени, чтобы заменить… скажем, какой-то блок и замести следы, у них было достаточно. И сегодня им был нужен последний возврат. Вот только о том, что выгрузка из буса была имитацией, кроме нас троих, никто не знал… Японцы скоро будут?
Ладышев посмотрел на часы:
— К половине девятого.
— У нас в запасе два часа. Криминалисты так быстро не управятся, а жаль, — он словно прочитал мысли шефа. — Может, чем-то их занять, чтобы всего этого не видели?
— Наоборот: нельзя ничего скрывать, — подумав, твердо ответил Вадим. — Если это действительно промышленный шпионаж или продуманная диверсия, то для нас это плюс. Одно дело — низкая квалификация сотрудников, и совсем другое — вмешательство третьих сил. Хорошо, что Такаши здесь. Главное — убедить его, что это не связано с производственным процессом.
— Тебе виднее, — согласился Поляченко. — Кто знает: вдруг такое ему не в диковинку?
— Ищи исполнителей: кто собирал, кто имел к ним доступ, кто, когда дежурил. Ясно, что задействованы наши люди. И вот это для нас самый большой минус.
— Моя вина, — признал Андрей Леонидович. — Сейчас милиция развернет кипучую деятельность, но, пока будут выдвигать версии, боюсь, упустят время. Разреши провести собственное расследование.
— Ты еще спрашиваешь? — раздраженно отреагировал Ладышев.
— Зиновьева в помощники могу взять? Парень неглупый, я ему доверяю. Это он предложил вариант с ночевкой в бусе. И не выгружать установку — тоже его идея.
— Еще бы спал поменьше, — усмехнулся шеф. — Бери кого хочешь.
— Андрей Леонидович! Есть! — с радостным воплем в складское помещение влетел Зиновьев. — Есть запись! Далековато, правда, но видна и машина, и люди. Хотел на флешку переписать, но охранник побоялся, попросил согласовать с руководством.
— Сейчас позвоню. Надо успеть, пока не изъяли, — Поляченко достал телефон. — Вадим Сергеевич, вы идите к следователю, мы здесь сами разберемся. Только наберитесь терпения: все эти расспросы, протоколы… Много нервов и времени отнимут.
— Проходил, знаю.
По серому лицу Ладышева скользнула тень…
Катя проснулась от приглушенного шума за дверью… Отец с Ариной Ивановной о чем-то негромко спорили. Мягкий женский голос периодически прерывался немногословными буркающими репликами. Судя по расслышанным фразам, спорили о теплице, в которой дозревали перцы и помидоры: открывать или с наступлением осени держать закрытой даже днем. В том, что в итоге Александр Ильич согласится с супругой, дочь не сомневалась: в домашних делах он всегда уступал женщинам. Но поспорить было для него делом чести.
«С такими, как мой папа, хорошо дружить, хорошо быть любимым ребенком, да и то на расстоянии. Но жить под одной крышей — не-е-ет! Даже по любви!» — припомнила она разговор с Оксаной перед отправлением поезда.
Шум за дверью стих, по всей видимости, супружеская чета отправилась к предмету утреннего спора.
«Семь утра, — Катя посмотрела на часы: учитывая разницу во времени, Марта поспит еще с час, а значит, и у нее есть шанс выспаться. — Спи, моя милая, спи, солнышко! Надо набираться силенок перед операцией…»
…В первые дни января из уст врачей прозвучала ориентировочная дата: начало декабря. К этому времени ребенку исполнится четыре года, масса тела (Марта от рождения была мелковатой) достигнет нужной цифры, и для растущего организма потребуется стабильная работа сердца. Иначе рано или поздно сердечко перестанет справляться с нагрузкой. Здесь важно не упустить момент. И тут же огорошили: надо искать деньги на операцию. Они уже связывались с фондом, оплатившим две предыдущие, но, к сожалению, получили отказ: с начала текущего года фонд не обеспечивает лечение Марты Евсеевой. И выдали на руки два счета: один — за плановый прием в кардиоцентре, второй — с приблизительной стоимостью операции. Такая же пугающая нулями цифра, как и четыре года назад. Катя даже дышать перестала, когда ее увидела.
О том, что предстоит еще одна операция, она всегда помнила, но как-то абстрагированно: два хирургических вмешательства, длительные послеоперационные периоды далеко позади, на плановых консультациях успокаивали, что все в пределах нормы, девочка развивается по возрасту. Прогнозы врачей звучали оптимистично, и, глядя на дочь, Катя боялась даже представить, через что им обеим снова придется пройти. Душа сжималась в комок, леденела от мысли, что к нежной коже малютки снова прикоснется скальпель, тельце будет опутано проводами, датчиками, трубочками. Хотелось схватить кроху, крепко-крепко прижать к себе, убежать на край света и никому не позволить сделать ей больно!
Поэтому старалась лишний раз не думать об операции, верила Генриху, убеждавшему, что по правилам фонда, взявшего под свою опеку Марту, ее обязательно доведут до полного выздоровления. Он с ними постоянно на связи, так что Кате не о чем волноваться.
И вдруг такое известие! Господи, за что ее ребенку выпала такая участь?! В чем она виновата? Или же дочь вынуждена расплачиваться за материнские грехи?
Теперь, оглядываясь назад, Катя понимала, что действительно во многом виновата сама, что, как тот страус, прятала голову в песок… Неужели таким образом она надеялась отсрочить операцию или же вообще отменить ее за ненужностью?
Сложно описать состояние матери, когда с бумагами в руках она покидала кардиологическую клинику: гулкая пустота в голове, полная прострация… Она словно выпала из жизни: вне времени, вне пространства. И если бы не Марта, которая, держась за мамину руку, что-то привычно щебетала, вряд ли Катя дошла бы до парковки и нашла собственную машину. Все, что она делала, было на уровне выработанных рефлексов: открыла дверь, усадила девочку в автокресло, завела двигатель, тронулась с места и… едва не врезалась в проезжавшую мимо машину. Резко затормозила опять же на уровне рефлекса: заметила движущуюся стену. Длинный грузовой прицеп прогромыхал прямо перед носом, чудом не задев бампер!
