И если услышанное заставило меня в буквальном смысле онеметь. То звуки, что стали доноситься дальше заставили пожалеть, что я не оглохла. Они целуются? А я? Как же я?
Дрим пытался что-то сказать, Наталья затыкала ему рот. Вжикнула очередная молния. Зашуршала одежда. Что-то упало и мягко стукнуло об пол.
— Наташ, я хотел хотя бы пот с себя смыть перед второй сменой.
— Да мойся, кто тебе мешает, — хмыкнула она, но уходить, похоже, не собиралась.
Я аккуратно вытащила ноги из кроссовок, и, взяв их в руку, вышла в коридор на цыпочках. Мокрые носки оставляли следы на полу. И было одновременно больно, обидно и противно. Больно, что он всё решил за меня. Обидно, что так легко поверил. Противно, что ничто не мешало ему трахать женщину старше себя лет на десять. Всё это выглядело как мои несчастные кроссовки, что только с виду ещё казались ничего, на самом деле давно порвались и продырявились: грязно, мерзко, воняло.
— Добро пожаловать в реальную жизнь! — переодеваясь, застегнула я молнию на юбке. И тот самый звук, услышанный в душевой, заставил сморщиться.
— Софи, Софи, зайка, привет! Хорошо, что ты пораньше, у нас изменения в меню, — сунула мне в руки картонку с технологической картой моя напарница Вика.
— Сонечка, радость моя, хочешь пельмешек? — Андрей, один из двух поваров на горячем, протянул мне вилку с насаженным на него пельменем. — Держи! Мы тут в обед затупили. Начали варить четырнадцать порций, а сколько штук в каждой не посчитали. Вот теперь сами доедаем.
— Шеф увидит, шкуру с вас снимет, — погрозила ему Динара, су-шеф с холодного цеха.
— Не снимет. Это были заезжие самуисты. И вряд ли вечером они снова закажут пельмени.
— Вкусно, — прожевала я.
— Иди по-человечески обедай, не на ходу, — отправила меня в подсобку Вика. И когда я уже доедала, пришла сама, и уселась напротив, подсчитывая забронированные столики и заказы. — Мда, вечер обещает быть томным. Димку не видела? — спросила она, не поднимая головы.
— Видела, — промычала я с полным ртом. — Трахает в душевой Наташку.
— А что ж так долго-то? — равнодушно глянула она на часы. — Могли бы и побыстрее управиться.
— Разморило, наверно, после сексу, — достав из кармана фирменного фартука надела я на руку тяжёлые писательские часы. Думала, мне в пору их будет чуть повыше локтя застегнуть, но у Данилова оказалось на редкость тонкое запястье. Я всего лишь закатала рукав, подвинула часы на ткань и как они сели мне даже понравилось.
— У моего отца были такие, — прокомментировал Андрей, когда я вышла в зал.
— Данилову их подарил дед, — нежно протёрла я стекло. — Ты читал Данилова?
— А стоит? — присоединилась к нам Вика.
— Ви-и-к, там такие книги! Особенно «Пасмурные города». Но и «Роскошно. Больно. Безупречно» ничего. Там такая любовь! Я его обожаю… Данилова, — проводила я глазами Дрима.
Мокрые после душа волосы он прикрыл фирменной кепкой, развернув козырьком назад. И обойдя по кругу всю, выступающую островом в зал, открытую, полностью просматриваемую для посетителей, кухню, остановился напротив меня:
— Привет!
— Привет, — равнодушно пожала я плечами. А воображение упрямо рисовало как эти Роденовские губы только что стирали помаду с Наташкиного рта. Как руки, что сейчас завязывали полосатый фартук, стискивали её увядающую грудь.
Одну долгую бесконечную секунду он смотрел на меня так, что будь я даже стальным бруском, согнул бы.
— Ты же в курсе, что он попал в аварию после банкета?
— Кто? — не поняла я.
— Твой Данилов, — показал Дрим глазами на часы, а потом достал из кармана и протянул мне газету.
Глава 16. Софья
Увидев фото покорёженной машины, я прикрыла рукой рот. И в ужасе заскользила глазами по строчкам. «Сотрясение мозга… опасности для жизни нет…» Выдохнула. «Роковая ошибка… ничтожное количество промилей, почти трезв... бла-бла-бла… необратимые последствия… вызывают серьёзные опасения у врачей…»
— Куда же понесло его на ночь глядя после вечеринки? — прокомментировала Наталья, перегнувшись через моё плечо. Я отклонилась, оставив ей газету. Точнее сказать: шарахнулась как от Чумной Мэри, но постаралась не сильно демонстративно. Заметила только, что у неё и волосы сухие, и макияж на месте. Видимо, не развела-таки сегодня Дримушку на перепих. А может, и развела, до душа. Но что это меняло. Всё равно будет вечер. Будет завтра. Вряд ли он будет всё время отказываться.
— Ой, так это ты, Сонь, про этого Данилова? И главное, сообщили об аварии только сегодня, через три дня. Я в новостях видела, — откликнулась Вика. — Эксперты говорят, в машине такого класса на нём и царапины не должно было остаться. А у него подголовник был снят. И хорошо, что ни шею, ни основание черепа не сломал.
И они ещё спорили с парнями: подголовник — он для удобства или всё же для безопасности, углубляясь в какие-то технические подробности, а я отчаянно искала в сети информацию: в какую клинику его положили. Я непременно должна вернуть ему дедов подарок. Сейчас он ему нужен, как никогда. И нашла.
Если бы у Ирины не разболелся зуб и она не отпросилась, если бы у Алёны не разболелся ребёнок и она не ушла на больничный, я рванула бы в больницу прямо сейчас. Но две официантки на сорок столиков даже в понедельник было маловато. А в такой дождливый и холодный день, когда посетители предпочитали сидеть в тёплом помещении, а не на открытой террасе ресторана в саду, особенно.
Мы с Викой бегали между столиков как потерпевшие. До изнеможения, до кровавых зайчиков в глазах, с приклеенными улыбками, неподъёмными стопками меню и полными подносами. И как роботы отвечали на одни и те же вопросы.
— Нет, козлобородник не афродизиак. Корни смеют сливочную мякоть, по вкусу напоминает спаржу или артишок.
— Ха-ха, нет, его собирают не в полнолуние… — вторила мне у другого столика Вика. — Нет, не монахини-кармелитки… но, если вам хочется так думать… да, возьмите стейк с соусом из козлобородника.
— Датский салат с маринованной сельдью, один, — кивала я.
— Тёплый салат с кальмаром и соусом чимичурри, — вторила Вика. — Соус чимичурри? Это… — и обе мы мысленно в этот момент проклинали бренд-шефа, который создал уникальное меню, а сам загорал сейчас где-то в Таиланде, не найдя общий язык с новым хозяином. Но думать про Агранского сейчас некогда.
Спасибо этой работе, что мне вообще думать некогда.
И спасибо маме, что позвонила после смены в тот самый момент, когда машина Дрима преградила мне путь к широко распахнутым дверям служебной колымаги.
— Да, мам, — моментально поглощённая разговором, я обошла капот, но Дрим вышел мне наперерез:
— Сонь!
— Нет, с работы иду, — увернулась я от его руки. — Ничего не поздно. Первая смена с семи утра до четырёх. А я работаю во вторую — с трёх дня и до последнего клиента.
— Подожди, — он меня всё же поймал, обнял, прижал к себе, зашептал со спины в ухо. — Надо поговорить.
— Мне — не надо, — выразительно показала я рукой. — Отвали.
И забилась в микроавтобус на самый задний ряд сидений.
Всю дорогу, пока мы кружили по городу, оставляя персонал «Тигровой лилии» у своих парадных, лестниц и подъездов, я старалась не плакать, слушая мамины простые новости. О том, что папа нашёл новую работу (ему нравится), бабушка опять толком не ест, целыми днями всё траву рвёт на огороде (одни глаза остались), тёте Вале, наконец, наладили на даче свет (а я и не знала, что его отключали), стоит жара, но завтра уже обещают дожди.
— А ты сама как?
— Да что-то приболела, — вздохнула она. — Всё жара эта проклятая. Давление скакнуло. Скорую вызывали. Теперь вот анализы надо сдавать.
— Так ты сдавай, — я качала головой, зная, что ведь не пойдёт. Это же очереди, больницы. А работать кто будет.
— Не переживай, — бодро улыбнулась она. — Прорвёмся!
Пока поднималась в лифте всё же разревелась. И ещё вытирала эти непрошеные горькие слёзы, когда нашла у двери нежный бело-розово-голубой букет в круглой шляпной коробке и записку в нём:
