И вообще, что эта за тенденция, чтобы куратор сам приехал поговорить с родителями? Даже в школе учителя никогда не заморачивались и в случае чего снисходили лишь до телефонного звонка. И это при том, что на собрания мои родители едва не принципиально не ходили, считая это глупой тратой времени.
В голове зреет мысль, что его появления напрямую связано с тем, что я пропустила неделю модульных работ. В том числе и по его предмету.
— Замечательно, — он тянет губы в ещё более широкой улыбке и встает со своего мотоцикла. — Тогда имею наглость напроситься на чашечку кофе, — всунув ладони в карманы джинсов, уверенно подходит к железной подъездной двери.
— Увы, кофе нет, — усердно пытаюсь изобразить такую же язвительную улыбку, но понимаю, что больше становлюсь похожа на человека, у которого парализовало мышцы лица.
— Тогда чай, — не успеваю отказать, так как он тут же добавляет. — А если и его нет — воды попью, — вот же настырный какой, меня начинает злить такое поведение, потому что я не знаю, чего от него ожидать.
Вот же, казался таким хорошим, порядочным, а сам нахальным образом напрашивается к студентке в гости в десять часов вечера. Где такое видано? Но мне приходится молча подавить своё раздражение, потому что я понимаю, насколько серьёзными последствиями грозит пропуск модульных работ. И если с некоторыми преподавателями я смогу найти контакт и договорится, то насчёт него крупно сомневаюсь.
— Ну же, Щербакова, чего ты зависаешь? Раньше не замечал, что тебе нужно столько времени для осмысления информации, — подколол засчитан, отчего я закатываю глаза и подхожу к домофону, чтобы приложить ключ.
Едва мы подходим к лифту, понимаю, что он, будто мне назло, не работает. Остается только тяжело вздохнуть и сдержаться, чтобы не приложить ладонь к сердцу. Всегда казалось, что лифт ломается, только когда он мне нужен. Никто не жаловался на перебои в его работе — никто, кроме меня. «Хоть редко, хоть в неделю раз, он не работал…» — немного изменённые и не особо приличные строки Пушкина красовались на стене возле створок на первом этаже. Только это вселяло надежду, что я не одна такая «любимица судьбы».
— Какой этаж? — спрашивает Ян Дмитриевич, жестом руки пропуская меня вперёд по лестнице.
— Последний, — отвечаю, обречённо вздохнув. Последний, значит, чёрт возьми, шестнадцатый.
Мельком в голове проскочило, что он пропустил меня вперед, чтобы полюбоваться видом сзади, но я тут же отвесила себе мысленную пощечину.
Хватает резво добраться на седьмой этаж, а я уже вполне ощущаю, как сбилось моё дыхание и ноги с каждой ступенькой становятся более ватными, не желая дальше нести мою тушку. И селезенка тут же сигнализирует о себе болью в боку. Зря, наверное, чтобы показать всю свою спортивность, с самого первого этажа грациозно как лань, выгибая спину и выдвигая свою задницу, быстро поднималась по лестнице. Судя из тихого подсмеивания Яна Дмитриевича, выглядела я, скорее, как неуклюжий олень.
— Да, Щербакова, стоит поговорить с физруком, чтобы пересмотрел твои нормативы, — в его голосе слышится неприкрытая насмешка. — Для зачета должна несколько раз побегать вверх-вниз и не устать, а ты так быстро выдохлась… Слабенько, Щербакова, очень слабенько, — сам он не выглядит уставшим, наоборот, у него в отличие от меня даже одышка не появилась, а я к девятому этажу подумала, что потеряю сознание просто на месте. Но продолжив жадно хватать воздух ртом, не сдавалась, будто подвиг какой-то совершала.
Прямо сейчас шестнадцатый этаж представлялся чем-то вроде вершины Эвереста, которую я обязана покорить любыми силами. Изнутри жутко разрывало от злости на язвительные подколы Яна Дмитриевича в мой адрес, ответить на которые не могла — моему мозгу не хватало воздуха, чтобы на ходу осмысливать информацию и придумывать не менее колкие ответы.
Образ преподавателя, который поддержал в трудный момент, такого чуткого и понимающего, никак не вязался в моей голове с этим Дьяволом во плоти. Неужели мстит за пропуски?
Едва мы оказались на таком желанном этаже, я приложилась всем телом к холодному металлу входной двери, прежде чем открыть её. Преподаватель, наглость которого, как мне кажется, сегодня пересекала всё возможные черты, не скрывая насмехался над тем, что я не могла восстановить дыхание и была мокрой настолько, что капли пота катились с моего лба.
Нахмурив брови, окинула его презрительным взглядом, надеясь, что он поймёт, что со мной шутки плохи. Но, видимо, учитывая мой внешний вид, это выглядело ещё более забавным.
В попытке вставить ключ, поняла, что их трясет от шестнадцатиэтажного кросса. И да, когда у меня это наконец-то получается, я вздыхаю с таким облегчением, что, кажется, способна сдуть какой-нибудь предмет с места.
Скинув с себя верхнюю одежду, нашла силы, только чтобы кивнуть ему в сторону кухни, а сама шустро поднялась к себе в комнату, чтобы умыться холодной водой.
Спустившись обратно, заметила, что чайник уже закипел — почему уже не удивляюсь его наглости? Он успел удобно расположится за стойкой, напоминающей собой барную, но короткую, как пристройка к кухонным тумбам.
Пока никто не нарушает приятную тишину, спокойно завариваю две чашки чая: себе свой любимый — цитрусовый, — а ему чисто чёрный, который терпеть не могу. Может, хоть в этом у меня получится «осадить» его. Сахар не кладу и не спрашиваю нужно ли. Пусть думает, что я негостеприимная хозяйка, вдруг отобьёт желание ходить в гости к студенткам.
Ставлю перед ним чашку и присаживаюсь напротив. Смотрю на светлую жидкость в своей кружке, невольно улыбаясь и ожидая, когда Ян Дмитриевич сделает первый глоток.
— Ммм, — слышу довольный стон из его уст, поднимаю глаза и вижу такую же довольную ухмылку. — Обожаю чёрный чай без сахара, — моя улыбка в ту же минуты искривляется, а его, самодовольная, наоборот, становится только счастливей. — Значит, болеешь и гуляешь? Не порядок. Такое вранье недопустимо, Щербакова, — впечатление, будто он специально выводит меня на эмоции, а я уже готова выплеснуть ему в лицо горячий чай, о кружку которого грею руки. Ядовитость его замечаний доводит меня до белого каления. Меня останавливает только то, что он мой преподаватель. Хоть мизерные нормы воспитания и уважения к старшим во мне присутствуют.
— Вообще-то, — резко прерываю его монолог. — Я действительно… — Он перебивает меня, не давая досказать.
— С тебя три доклада по моему предмету, — только я хочу возразить, но нет, даже рот открыть не успеваю. — По одному докладу на каждую пропущенную тобой лекцию, — поясняет он.
— Не много ли? С какой стати мне их делать? У меня есть справка о больничном, так что, Ян Дмитриевич, я не обязана отрабатывать пропущенный материал, — почувствовав приплыв сил, иронично, с наигранным сожалением в голосе заявила я. Ехидная улыбка не сходила с его лица ни на секунду и подавляла мою уверенность в себе.
— Щербакова, меня не волнуют твои справки, — не отводит от меня взгляда, а это ещё сильнее разжигает злостный огонь внутри меня. — Ты пропустила три модульных работы и тебе придётся здорово постараться, чтобы получить допуск к сессии, — он говорит спокойно, но всем видом неистово раздражает меня. — Вообще я считаю, что твои знания посредственные и никак не тянут на автоматы, которые тебе уже пообещали некоторые преподаватели. Пусть другие закрывают на это глаза — я не буду поступать также, — такого удара по собственному самолюбию точно не ожидала. Ощутилось, будто меня унизили ниже плинтуса. Особо печально осознавать, что он прав.
— Вот увидите, что Вы, Ян Дмитриевич, ошибаетесь, — выдавливаю насмешливую улыбку, чтобы не показывать, что его слова меня задели. — Придётся ещё прощение просить за свои ошибочные утверждения, — я гордо приподнимаю подбородок немного вверх.
— Самоуверенности тебе не занимать, — эти слова немного попускают меня. — Ты должна идеально владеть материалом, Щербакова, и заинтриговать всю аудиторию информацией, как делаю я, — уже не хочу вылить на него чай, так как он остыл, но треснуть сковородкой по голове не отказалась бы, и, похоже, это явно читается на моем лице.
