тянет Марич, пальцем перекидывая мою еще немного влажную прядь прядь волос, лежащую на груди, за спину, и я остро чувствую беззащитность шеи перед этим зверем. – Я не понимаю, как в такой среде, как наша, ты могла вырасти настолько… – он подбирает слово, и я опять ожидаю чего-то вроде глупой болонки, но Марич выбирает более мягкий вариант, – неприспособленной.
Звучит, может, и мягче, но смысл все равно унизительный.
Ощущаю себя декоративным питомцем в жизни родителей, который понятия не имеет, как устроен настоящий мир.
Стискиваю зубы, потому что догадываюсь, что в чем-то Марич прав.
– Бизнес твой отец защитил. На подобный случай Дмитрий оставил все нужные указания, документы подготовил, а о дочери не подумал, старый мудак бросил ребенка на произвол судьбы…
Вспышка гнева застилает мне глаза красной пеленой.
– Вы опять намекаете, что я не родная? – развернувшись к Маричу, я открыто встречаю его насмешливый взгляд. – Да сколько можно? Я вам не верю! Слышите? Не верю! А даже если и так, то какое вам дело? Свой драгоценный бизнес вы и так отжали, и недостойная болонка на него не претендует!
Несмотря на смелые слова, которые я зло бросаю ему в лицо, я вынуждена пятиться, чтобы не быть прижатой к влажному мужскому телу, потому что Марич с каменным выражением надвигается на меня.
Пячусь до тех пор, пока внезапно вставшая на моём пути кровать не бодает меня под колени, и я не шлёпаюсь на покрывало пятой точкой.
– Я не знаю, что произошло между вами и отцом, но вы не имеете права отзываться о нём плохо! Даже думать не смейте! Вы и мизинца его не стоите!
Марич лишь приподнимает смоляную бровь.
– Не тебе мне указывать, на что у меня есть право.
Его губы изгибаются в злой усмешке. Он нависает надо мной, обдавая горьким запахом геля для душа. Глаза Марича недобро сужаются.
– Вы же через меня отцу мстите, да? Признайте, – мне кажется, что я наконец пробиваю его броню, но Марич внезапно переключается на другую тему:
– Ты была в душе, – это не вопрос, это констатация факта. – И как? После той камеры... ты представила, что на тебя кто-то смотрит?
Он толкает меня на спину и ложится рядом набок. Мой сарафанчик мгновенно намокает с той стороны, где он ко мне прижимается.
С меня мигом слетает вся храбрость.
Сейчас, похоже, меня накажут за дерзость старым добрым мужским способом и покажут, кто тут главный.
– Нет, – выплёвываю я и сдвигаю ноги, помня о привычке Марича лезть своими лапищами к моей девочке.
Однако он внезапно заинтересовывается лифом моего домашнего сарафанчика.
Одной рукой Марич расстёгивает верхнюю пуговку, и я пытаюсь помешать ему, но он, абсолютно не напрягаясь, перехватывает своей левой обе мои руки и заводит их мне за голову, от чего я только выгибаюсь, подставляя тело для его удобства.
Со зла пытаюсь его лягнуть, но Марич, сверкнув глазами, придавливает мои ноги коленом. Бедром я чувствую его стояк и цепенею.
Медленно, словно дразня себя, он пуговка за пуговкой расстёгивает все три, и его непроницаемый обычно взгляд горит предвкушением, вызывающим у меня смесь страха и волнения.
Полюбовавшись на ложбинку, он запускает ладонь под ткань и поглаживает грудь.
Ошеломляющий контраст моей прохладной и его горячей кожей заставляет соски напрячься.
– Нет. Никакой мести нет, – Марич, сдавив сжавшуюся горошину, слегка покручивает ее. – Не выдумывай глупости. Я просто хочу тебя на свой член.
Он сжимает мою грудь крепко, но не больно, и неожиданно это грубоватое движение приносит мне удовольствие. Хочется, чтобы он повторил. Я еле сдерживаю стон.
– Ты пришла ко мне за помощью, хотя знала, что за это я буду тебя иметь. Ты сама приехала в этот дом и тут осталась. И даже сейчас в эту спальню ты пришла по своей воле. Я тебя не звал.
И до меня ходит, что эту ситуацию я по глупости спровоцировала сама.
Ведь знаю же, что мужчин после адреналиновых ситуаций тянет размножаться. Поднимают голову инстинкты, и мужики готовы поиметь любое доступное тело.
– Да я просто хотела предложить помощь! – в отчаянии я указываю взглядом на ранки от дротиков на его плече.
– Ну, конечно, – усмехается Марич. – Тебе же, чтобы уговорить себя лечь в койку, нужно внушить себе, что я герой. Раненый рыцарь, внутри благородный, а снаружи сволочь, но это потому, что обо мне никто не заботился раньше.
– Да идите вы! – шиплю я, отворачиваясь, потому что в его издевке есть нехилая часть правды, и это невыносимо.
Его дыхание щекочет мне ухо.
– Жду не дождусь возможности открыть тебе глаза на то, что ты меня просто хочешь, – он трогает кончиком языка мою мочку, и мурашки против воли разбегаются по телу, а соски становятся еще тверже.
Член, упирающийся мне в бедро, становится почти каменным, я чувствую, как напряжены все мышцы Марича.
Рука, хозяйничающая у меня на груди, бесстыдные ласки, намеки, жар его тела и понимание, что этот мужчина рано или поздно меня возьмет, все это вместе заливает меня томлением, внизу живота нарастает тяжесть.
Читая мои реакции, как открытую книгу, Марич шепчет мне ухо:
– Если я сейчас залезу к тебе в трусики, уверен, там уже горячо и влажно, как в тропиках.
Я зажмуриваюсь, потому что не могу заткнуть уши, чтобы не слышать этих развратных слов.
А Марич, чуть прикусив кожу на шее, наваливается на меня и наматывает мои волосы на руку.
И ощутив на себе его вес, мой организм сдается.
Киска сладко сжимается, и я чувствую, как выделяется смазка, подчеркивая мою беспомощность перед Маричем.
Я почти смиряюсь.
Слова Марича о том, что я себя обманываю, что-то во мне задевают.
Сейчас я испытываю страх не перед ним, а перед неизбежным неизвестным, но к этому примешивается и волнение другого характера.
Если не врать себе, то я… определённо слаба перед желанием Марича.
Парализуя меня, его ладонь скользит по моему телу, вызывая дрожь. А когда он стискивает ягодицу, я чувствую необходимость чуть раздвинуть ноги.
Это что-то на грани инстинктов.
Я жду насмешки или чего-то уничижительного, но Марич в который раз не оправдывает моих ожиданий:
– Секс – это не плохо, – без всякой издёвки шепчет он мне ухо, рассылая полчища мурашек. – В
