я должен был увидеть тебя пышной и обнажённой.
— Потому что ты целый день носилась, разбираясь с детьми в разгар паники, и я подумал, что ты заслужила комфортный ночной сон. Твоя одежда была немного потной и грязной, милая, потому что её носили два дня подряд.
Потная? Грязная? Боже, мне бы хотелось быть с ней и тем, и другим. Я снова ухмыляюсь и не могу не добавить:
— И было очень, очень приятно увидеть что-то красивое вместо того, что покрыто сажей и пеплом.
Её румянец становится ещё сильнее, и она смотрит вниз. Но затем её следующие слова удивляют меня до глубины души.
— Мне очень жаль, мистер Блайт. Я так устала, что не могла здраво мыслить. Я сожалею об этом. Это больше не повторится.
Что? Откуда это взялось? Я прикоснулся к ней во сне и едва избежал глубоких толчков в это пышное тело. Тем не менее, это она извиняется.
Я сижу, вздыхая.
— Реджина, не нужно извиняться. Мы только что спаслись от масштабного пожара и все устали. Ты не сделала ничего плохого.
Она кивает, всё ещё попивая сок. У меня такое ощущение, что она извинилась бы перед грабителем за то, что у неё с собой всего десять долларов.
— Как тебе омлет? — спрашиваю я, меняя тему.
Она откусывает кусочек, и выражение её лица становится блаженным.
— О, Боже мой, Райан. Это… Ты… Возможно, это лучший омлет, который я когда-либо пробовала.
Я улыбаюсь.
— Это всё наркотики, которые я добавляю в болгарский перец.
Она застенчиво улыбается.
— Ну, мне всегда пригодятся дополнительные деньги, поэтому, если тебе понадобится уличный торговец, чтобы реализовать твой товар, только дай мне знать.
Я ухмыляюсь как идиот и, чтобы остановиться, делаю глоток апельсинового сока.
— Значит, тебе нравится мой омлет?
На этот раз её глаза игриво мерцают.
— Боже мой, Господи, — усмехается она. — Ты ждёшь похвалы?
Но я не стесняюсь подобных вещей.
— Конечно да. В моей семье полно поваров, а еда… Как, чёрт возьми, мне это сказать? Еда — это стандарт, по которому оценивают всех членов моей семьи. Это немного грубо, но на самом деле у нас есть тщательно охраняемые секреты и рецепты, которые не будут переданы до смерти, и всё такое. Вернувшись в Сицилию, мы…
— Она настоящая?
Я смотрю на неё секунду, пытаясь уследить, но понятия не имею, о ком говорит Реджина.
— Кто настоящая?
— Бабушка из «Мама Паста». Ну, знаешь, та, которой принадлежал виноградник в твоей рекламе.
Я смеюсь.
— На самом деле это вопрос номер один, который я получил в течение года после выхода этой рекламы. Нонна Елена настоящая, но она моя прабабушка, а не бабушка. Несмотря на нашу разницу в возрасте, мне удалось встретиться с ней ещё до её смерти. Ей было почти девяносто, а мне двенадцать. Это была моя первая поездка в Италию, и она готовила всю еду.
Реджина выглядит весьма впечатлённой.
— И у неё действительно был виноградник?
Я посмеиваюсь.
— Нужно ли мне поклясться говорить правду, только правду и ничего кроме правды?
— Да поможет тебе, Нонна, — добавляет она, ухмыляясь.
Я слышу, как её смех смешивается с моим, и наслаждаюсь этим. Так хорошо быть с ней. Это легко, и я ценю её юмор и её дух. Я не хочу ничего, кроме как остаться здесь, без беспокойства, без стресса, без огня, только я и Реджина наслаждаемся завтраком, прежде чем наши дети проснутся.
Наши дети.
Я вдруг понимаю, что думаю о них как о наших, а о Реджине не как о няне, а как о матери. В частности, матери моих детей. Как это произошло? Неужели это случилось из-за чрезвычайной ситуации? Пожара?
Но затем мои мысли обращаются к Сэнди, моей бывшей. Моё счастье внезапно испаряется, и я чувствую новую волну обиды на свою бывшую за то, что она бросила своих детей и заставила их задуматься, любила ли она их когда-нибудь на самом деле. Я знаю, что это глупо. Но я ничего не могу с собой поделать.
Почему она не могла быть такой, как Реджина?
И снова эта мысль приходит непрошеной и меня по меньшей мере немного шокирует. Нет. Это меня очень шокирует. Я не знаю эту девушку, и всё же она заставляет меня думать о том, как всё должно быть, а не о том, как обстоят дела с матерью моих детей.
Реджина замечает перемену в моём настроении, и её улыбка немного тускнеет.
— Всё в порядке? — осторожно спрашивает она.
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на неё, и почти говорю ей, что у меня на уме, прежде чем мой здравый смысл проявит себя.
— Просто думаю о пожаре, — вру я. — Это отрезвляет.
Какое-то время она молчит, а затем кладёт свою руку на мою и говорит:
— С детьми всё хорошо, Райан. Они в безопасности. Ты замечательный отец, и так о них заботишься.
Моё сердце расширяется от её слов.
— Пожар потушен, но ущерб был значительным, — говорю я. — Хорошая новость заключается в том, что наши соседи Дуг, Тами и их дети отдыхают в Европе, поэтому, когда начался пожар, дома никого не было.
Регина медленно кивает.
— Но что стало причиной пожара, если дома никого не было?
— Пожарный инспектор пока не заявил об этом официально, но он сказал мне, что они не охраняли задние ворота, и что олень или дикая овца проник внутрь и сожрали оросительную систему. Когда должны были сработать разбрызгиватели, вместо этого они искрили, и дым весь день тлел на другой стороне двора. Когда произошло возгорание, огонь вспыхнул сильно, вот и всё.
— В этом районе водятся олени и дикие овцы? — глаза Реджины загораются, и я ожидаю, что она захохочет от волнения, как маленькая девочка.
Я немного ухмыляюсь.
— Вот как, милая? После этого страшного пожара, именно это тебя взволновало?
Она смущённо ухмыляется и говорит:
— Извини. — Но она точно не сожалеет.
Я вздыхаю, демонстрируя преувеличенное терпение.
— Здесь действительно обитают дикие овцы, и Служба по контролю за животными время от времени приезжает, чтобы их поймать, если тебе интересно. Это представляет собой забавное зрелище: все овцы бекают и бегают из стороны в сторону.
Она хихикает.
— У них нет пастушьих собак?
Я качаю головой.
— Не-а. Это Иллинойс, милая, а не австралийская глубинка. Хотя, если подумать, может быть, им стоит завести овчарок. В любом случае, поместья Дугласов сейчас уже не существует. Постройки, территория, ландшафтный дизайн, всё. Всё исчезло.
— Боже мой! — шепчет она, широко раскрыв глаза.
Я киваю.
— К счастью, пожарным удалось локализовать
