Не сказать, что оно радужное, но и грозу ничто не предвещает. Странно даже: я рассказала, как есть, о прогуле, но мама не прокомментировала. Будто забыла и хорошо бы, если бы такое могло произойти!
— Как думаешь, тебя вызывать будут? Надо бы в травму доехать, снять следы.
— Мам, нет следов, — отрицательно качаю головой и вливаю в себя остывший, а от этого не очень вкусный чай.
— А синяк?
— От папки. Валентин Григорьевич не при чём.
— Ещё и выгораживаешь! — вот сейчас узнаю маму: тонкие крылья носа раздуваются, а губы поджимаются в недовольную узкую линию.
— Не выгораживаю, просто…
— Просто, Лиза, было бы, если бы ты не пропустила занятие. Но об этом поговорим потом, — мама решительно поднимается, и мне ничего не остаётся, как подняться следом за ней. — А сейчас мы едем снимать побои, чтобы быть во всеоружии. Лучше заранее позаботиться, дочь.
И я плетусь одеваться. От влажных ботинок пахнет клеем и сыростью. Я промазала дырочку в подошве, но даже не подумала поставить просушиться.
Сегодня я совсем не могу думать, если честно.
Прикусываю губу, натягивая обувь. Следом куртка, шапка, шарф, длинные концы которого убираю под блузку, чтобы не болтались.
Шерсть не очень приятно царапает кожу, однако так теплее, поэтому я терплю.
Ожидаемо транспорт уже не ходит, но до круглосуточной травматологии всего два двора пешком, и мы пробираемся по грязному тротуару, пытаясь обходить лужи.
Фонари светят у парадных, их света не очень-то хватает, и я порываюсь несколько раз сказать маме, что сейчас куда опаснее спешить в больницу, чем приехать к сотрудникам полиции без бумажки от врача.
Но мама сама двигается вперед и меня тащит. Иногда в прямом смысле: подхватывает за рукав и тянет за собой.
Как хорошо, что до освещенного пандуса мы добираемся без приключений!
Приключения нас ждут внутри: огромная очередь в тесном коридоре. По соседству со скамейками, заполненными разными людьми, стоят и каталки. Кого на них только нет…
Буквально в шаге от нас на одной из каталок лежит мужчина с ужасным цветом лица. Бордовая кожа покрыта волдырями, зубов… Боже мой! Зубов у него совсем нет… А из груди торчит рукоятка ножа, которую он периодически задевает и хрипло матерится.
Чуть дальше сидит, а не лежит, кажется, женщина. По принадлежности к полу можно судить по грязной малиновой юбке, задранной так высоко, что видно несвежее белье. Эта женщина смеётся без причины, хлопая себя по высохшим ляжкам, и вдруг сгибается пополам.
Я вскрикиваю, а она извергает отвратительно воняющее содержимое желудка прямо на пол, и продолжает хохотать.
— Мм, — шепчу в ужасе, стараясь смотреть только на свои сложенные на коленях руки, — я не хочу. Пожалуйста, пойдём домой?
Но мама неумолима. Мы проводим в жутком кошмаре почти четыре часа. Больные всё поступают, а очередь двигается медленно-медленно. Дышать невозможно, потому что никто ничего не убирает.
Врачи или медсестры пробегают иногда мимо, даже головы не поворачивая, чтобы посмотреть по сторонам.
И только когда от отчаяния я глотаю тихие слёзы, нас зовут в кабинет.
Уставший врач устало выслушивает мои объяснения, бегло осматривает синяк, находит еще какие-то незамеченные ранее царапины и выдаёт справку.
В ушах так и стоит хохот той ненормальной, когда мы возвращаемся домой. Я чуть ли не шарахаюсь от каждого звука, и замечаю, что мама напряжена сильнее обычного.
Я-то думала, ей всё равно, но она тоже впечатлилась и бледнела, когда санитары вкатывали очередного поступившего пациента. В сравнении с ножом даже выбитый глаз и разрезанная губа не выглядели страшными.
Не удивительно, что ночью все пережитые кошмарные мгновения снятся мне непрерывным калейдоскопом. То Герасименко вытаскивает нож окровавленной рукой, то наш декан задирает юбку и пристраивается справить нужду, то один из преподавателей щёлкает вставной челюстью.
Ещё никогда я так не уставала после сна. Лежала и считала секунды, чтобы можно было встать и прошмыгнуть в кухню: лучше уж пить чай или кофе, чем возвращаться к событиям в травмпункте.
И ещё неизвестно, нужна ли будет справка, или нет.
Мне кажется, если знакомые сказали правду, то меня никто и не спросит. А если Валентин Григорьевич обладает силой избежать увольнения, то никакая бумажка меня не спасёт.
Зажмурившись, сижу несколько минут, старательно успокаивая себя. Никак я не повлияю на ситуацию, никак. Только вон пальцы дрожат.
Их сцепляю в замок и дышу, концентрируясь на счёте.
Делаю вдох, выдох, новый вдох.
Пытаюсь представить что-нибудь приятное. Раньше помогали картинки с моей мечтой: Италия, колоритные улочки, атмосферные кафешки… А сейчас под зажмуренными веками возникает один-единственный образ.
Внимательные глаза, прямой нос, немного пухлые губы…
— Лиза, чайник! О чём задумалась, что не слышишь⁈
О чём? О ком, мам… Но я молчу, конечно же.
Глава 13
POV Лиза Суворова.
— Доедай и поехали, — мама полностью собранная заходит в кухню второй раз за утро, пока я медленно и неохотно грызу кусочек хлеба с маслом.
Масло я ненавижу, если к продуктам применительно такое слово, но через силу заставляю себя глотать невкусную намазку, так как это полезно. Мама внимательно следит, чтобы я не пропускала.
— Куда? — устало поднимаю глаза и откидываюсь назад, упираясь затылком в стену.
Голова после бессонной ночи тяжеленная, а мне еще сегодня во вторую смену бежать на работу, потому что я сама вызвалась подменить заболевшего курьера.
До этого времени надеялась расправиться с заданиями и, возможно, отдохнуть, но события тут замелькали с такой частотой, что за ними не успеваю просто!
— Лиза, мы с тобой собирались ехать за курткой, — мама качает головой и я, если честно, её не совсем узнаю: какая-то она мягкая и непохожая на себя.
— Я забыла, мам. Может, в другой раз?
Куртка нужна, да, и я радовалась бы покупке новой, но совершенно не хочу выходить из дома. Я хочу нехотя есть свой бутерброд, сонно хлопать глазами над чашкой и мечтать заснуть без кошмаров, которые так и встают перед глазами.
— Сегодня, Елизавета! — непреклонно, как она умеет, родительница быстро меняет тон на привычный. — Куртку и ботинки. Ты почему не сказала, что твои пришли в негодность? Или мне самой следить за твоим гардеробом, как в детском саду?
— Не надо следить, — последний кусочек отправляется в рот.
Тщательно пережёвываю и поясняю:
— Я не знала, вчера только увидела. Думала, где шнурки, там вода попадает.
Мама закатывает глаза по поводу моей невнимательности, а я ополаскиваю кружку и проскальзываю в ванную, чтобы привести себя в порядок.
Быстро заплетаю косу, умываю лицо, и с тоской смотрю на отражение: тональный крем и румяна не повредили бы, но на использование косметики у нас табу. Максимум — увлажняющий крем и бесцветный блеск для губ.
С другой стороны, красоваться мне всё равно не перед кем.
— Я всё, — появляюсь, натягивая на ходу водолазку и заправляя её в брюки.
Под пристальным контролем наматываю шарф, беру шапку и застёгиваю куртку прежде, чем мы покинем квартиру.
На улице дует сильный ветер, от которого становится очень холодно в первые же минуты на открытом воздухе. Хочется поскорее спрятаться в тёплом салоне автобуса или трамвая, но, как назло, нужные нам номера задерживаются.
Кто-то из ждущих с нами пассажиров озвучивает причину: недалеко от поворота сошёл с рельсов трамвай и движение встало. Я умоляюще смотрю на маму: самое время вернуться, но она решает пройти пешком до главной улицы, где нет проблем с транспортом.
Идти в хорошую погоду не так и далеко, а вот осенью, когда порывы ветра сбивают с ног, прогулка кажется очень долгой и очень неприятной.
Краем шарфика вытираю лицо, стоит нам войти в подошедший автобус. К счастью, он подъехал сразу, как только мы добрались до остановочного комплекса.
