Но когда Марк на самом деле собрался уезжать, Лида слегка опомнилась и уже в дверях, прощаясь, стала так целовать его, так заглядывать в глаза, что Шохин растрогался.
– Марк! Я… Ты… Я так тебе благодарна! До неба, до звезд! Нет, не благодарна! Это больше, чем благодарность! Я не знаю, как сказать, такого слова нет, чтобы передать, что я чувствую, я… Господи, Марк! Ты подарил мне такое счастье, ты… Ты звони, ладно? И приезжай! Как только сможешь, хорошо? Спасибо тебе, спасибо!
А Марк обнимал Лиду, слушал ее сбивчивое бормотанье и думал: достаточно было бы всего одного слова, которое даже не пришло ей в голову. Всего одного! Эх, Артемида…
На первый Илюшкин день рождения – на годик – Шохин привез корзину цветов: тюльпаны и нарциссы заполонили всю квартиру. Марк долго уговаривал Лиду поехать с малышом в Трубеж: «Ну что ты будешь мучиться в городе – у нас воздух, природа, чистота! А тут у вас стройка под окном!» Неожиданно его поддержала Люсик, и Марк обрадовался:
– Вот! Людмила Владимировна, мы и вас приглашаем!
Лида подозревала, что Людмилу Владимировну одолевает любопытство, и с тоской представляла, как мать будет потом развлекать своих подруг рассказами. Лида нехотя согласилась, не ожидая для себя ничего хорошего от этой поездки. Но получилось совсем не так плохо: Люсик держалась тихо и скромно, не выступала, а когда изрекала какую-нибудь очередную глупость, деликатные Шохины пропускали мимо ушей, хотя Лида все равно переживала.
Мать Марка потрясла Лиду своей красотой, над которой не властвовало безжалостное время. «Мадам Шохиной», как тут же окрестила ее Лида, было под семьдесят – высокая, худощавая, с короткой элегантной стрижкой и балетной осанкой: как потом выяснилось, она действительно когда-то в юности занималась балетом, но потом повредила связки, так что с мечтой танцевать Одетту в «Лебедином озере» пришлось распрощаться.
Лиду удивил шохинский дом – не каким-то особенным богатством или антиквариатом, которого и в помине не было, а удивительным уютом и поразительной красотой, живущей в каждом его уголке. Ничего не делалось специально, но само присутствие Ольги Аркадьевны словно преображало мир и мгновенно превращало неубранную грязную посуду, забытую на кухонном столе, в изысканный натюрморт. Участок был большой, запущенный, но тоже красивый – с несколькими соснами и березами, под которыми, как уверял Марк, по осени можно было собирать подберезовики и даже белые. Лида покосилась на него с сомнением, но он сказал, улыбаясь:
– Честное пионерское!
Одна из сосен была до макушки увита диким виноградом, как и сам дом.
– Сейчас незаметно, а осенью очень красиво, все листья красные. У мамы этюд есть, я покажу.
В саду чего только не росло, но как-то странно, все вперемешку, и Людмила Владимировна только удивленно таращила глаза. Хотя своей дачи у Михайловых не было, Люсик часто гостила у друзей и насмотрелась на дачные причуды, но чтобы помидор рос на клумбе среди цветов, кабачки вились по забору, а клубника гнездилась в старых бочках, свешиваясь вниз, – такого она не видела нигде!
– Это мама, – сказал Марк. – У нее «зеленая рука»: все, что посадит, вырастает. У нас даже абрикос есть и манчьжурский орех – не вызревали, правда, ни разу.
А садовая беседка поразила обеих – это было небольшое открытое восьмиугольное строение под высокой крышей, похожее на китайскую пагоду, и фонарики с разноцветными стеклами, висевшие на каждом из восьми углов, только добавляли китайского колорита. Марк еле успел закончить все к их приезду: поменял полы, затянул проемы сеткой, покрасил. Зайдя внутрь, Лида так и ахнула: все пространство пола покрывал стеганый лоскутный ковер, мягкий и разноцветный!
– Тут же можно прямо на полу валяться! Это как большой манеж!
– Так и задумано. Еще подушки будут, я заказал.
– А если дождик? В окна не будет заливать? – тут же спросила практичная Людмила Владимировна.
– Есть ставни, можно закрыть. Я еще свет сюда проведу, совсем хорошо будет. Но вообще в дождь лучше на верандах, у нас их две…
Надо же, беседку отделал, думала Лида. Кроватку приготовил! А кроватка затейливая – с деревянной резьбой, в ней сам Марк когда-то спал…
– Заботливый у нас папа, да? – спросила она у Ильки, которого держала на руках. Тот таращил глаза и норовил засунуть в рот все, что было в пределах досягаемости его пухлых ручек. – Заботливый, внимательный!
Илька заулыбался и шлепнул ее по щеке – и вовремя: ну-ка, Михайлова, опомнись. И Лида, вздохнув, пошла по дорожке вслед за матерью и Марком.
Праздники промелькнули очень быстро, и Лида решила остаться еще на некоторое время. Ей совсем не улыбалось возвращаться с матерью в Москву – напоследок они поругались. Все это время Люсик была необычайно тиха и серьезна, а вечером накануне отъезда пришла к Лиде в комнату – пришла и мялась, не зная, как начать разговор, что на нее было совсем не похоже. Потом со вздохом сказала:
– Лидочка, я знаю, ты всегда поступаешь по-своему. Я для тебя давно уже… не авторитет…
«Лидочка» нахмурилась: что она еще придумала?!
– Но, пожалуйста, послушай меня хоть раз в жизни!
– Я слушаю.
– Лидочка, он очень хороший человек! Очень! Почему бы вам не пожениться, а? Он же не против!
– Если ты надеешься, что я уеду в Трубеж и оставлю тебе квартиру, то не обольщайся!
– Ну при чем тут квартира!
– А то ни при чем?
– Вы могли бы жить у нас!
– Да что ты? И где именно? На кухне? Мам, не лезь в мои дела, я сто раз тебя просила! Я сама как-нибудь разберусь. Меня… Нас с Марком все устраивает. Тебя, как мне кажется, тоже.
– Я хочу, чтобы ты была счастлива!
– Только у меня свои представления о счастье, извини. Твой вариант меня не устраивает.
– Лидочка, мне кажется… Мне кажется, папа тоже одобрил бы Марка!
– Вот только не надо! Не надо мне рассказывать про папу!
– Да, да! Я знаю, я виновата! Вечно виновата. – Люсик заплакала. – Мне было всего восемнадцать, девчонка! Что я понимала! Мне просто хотелось… радоваться жизни! А он… Я его и не видела! Экспедиции, университет! А я одна… с ребенком. Теперь ты! Такая же… как отец…
– И горжусь этим!
– Вот и живи со своей гордостью! Черепки твои тебе дороже людей!
Подхватив Ильку, Лида вышла из комнаты и хлопнула дверью.
Мать уехала, и Лида сразу же вздохнула посвободней. Ольга Аркадьевна была очень мила с ней, но без фамильярности. И ни разу не назвала Лидочкой, только – Лидия: в ее устах это звучало так изысканно, что Лида, которая с детства ненавидела свое имя, пожалуй, готова была с ним примириться. На самом деле Марк довольно долго готовил мать и к известию о рождении сына, и к приезду Лиды. Ольга Аркадьевна, как и Людмила Владимировна, никак не могла постичь, что мешает «молодым» пожениться и что такого необыкновенно важного в Лидиной науке, что ею нельзя заниматься в Трубеже!
