— Но я не могу, — ответила Ванесса, разразившись слезами. — Я чувствую себя какой-то ненормальной, каким-то уродом.
— В их глазах, мы — ненормальные. И что? Гордись тем, что ты ненормальная. Я горжусь!
— Но ты к этому привыкла, а я — нет. Это ужасно!
Уна, обняв ее, стала успокаивать.
— Все будет в порядке, — сказала она. — Вот увидишь. Может, для тебя будет лучше посидеть несколько дней дома?
— Как заключенная? — заметила Ванесса, утирая глаза. — А кем мы будем через сорок лет? Две скрюченные старые женщины, которые никогда не выходили из дома. И это тоже тебя нисколько не беспокоит?
Уна закрыла глаза.
— Ну, да… немного… Я полагаю… Ты хочешь уехать домой?
— Нет, — немного поколебавшись, бросила Ванесса.
— Тогда будь мужественной. Я приготовлю еще чай. Нет, к черту чай. Тебе надо выпить.
Ванесса, не прикасавшаяся к алкоголю со времени «Сильвер Лейк», неожиданно решила, что только алкоголь сможет помочь ей пройти это тяжелое испытание.
— Да, — сказала она, опускаясь в кресло, — мне нужно выпить.
Уна, казавшаяся ранее в небольших дозах такой восторженной, теперь, с началом вынужденной отсидки, превратилась в скучающую меланхоличку. Появившееся на следующее утро в газетах сообщение о смерти императора Франца-Иосифа в Вене, в своем дворце, натолкнуло Уну на тему, захватившую ее целиком. Это было самоубийство сына Франца-Иосифа, наследного принца Рудольфа в его охотничьем домике в Мейерлинге, в январе 1889 года. Уне известны были все трагические подробности, и она с наслаждением рассказывала о том, как камердинер Лошек обнаружил тело Рудольфа и его любовницы, спокойно при этом вытирая посуду после завтрака. Ванесса, никогда в своей жизни не мывшая посуду, не очень порадовалась необходимости заниматься кухней, и меланхоличный рассказ Уны вместе с отвратительным состоянием похмелья после вчерашней выпивки — все это, в конце концов, взорвало ее.
— О! Бога ради! Поговорим о чем-нибудь другом, — почти закричала она. — Самоубийство, убийство, самоубийство — можно сойти с ума!
— Но это так возбуждает, дорогая.
— Нет, ничего подобного! Во всем мире считают, что Рудольф был безумным убийцей. Ты же считаешь, что он проявил мужество.
— Но так оно и было. Он и его любовница решились на рискованное мероприятие, отдав свои жизни ради познания величайшей тайны: узнать, что же там, по другую сторону.
— Очень может быть, что там, по другую сторону, ничего и не было. А, может быть, они отправились прямо в ад, где им и место. Но мне это не интересно, неужели тебе непонятно? Мне хочется говорить о чем-нибудь приятном, и мне до смерти надоело сидеть здесь, взаперти!
Она швырнула посудное полотенце и выскочила из кухни. Уна поспешила за ней в гостиную, где перед камином стояла Ванесса.
— Ван, — сказала она, подойдя сзади. — Ты сама выбрала этот образ жизни. Теперь тебе следует принять его и чувствовать себя в нем спокойно. Единственная причина твоего здесь заточения — что ты боишься выйти за дверь. Если наша любовь перестала значить для тебя больше, чем хулиганские выкрики каких-то сопливых мальчишек, то тебе на самом деле лучше уехать домой.
— Ты полагаешь, я могу поехать домой? — спросила Ванесса спокойно. — Ты можешь вернуться домой?
Уна обеспокоенно взглянула на нее.
— Мой отец разговаривает со мной по телефону.
— По телефону, — повторила Ванесса. — Какие это должно быть теплые семейные отношения. Скажи честно, разве не прошла ты через все это тоже.
— Да. Но я преодолела это.
— Преодолела?
Уна ничего не ответила.
«Наша любовь, — подумала мрачно Ванесса. — О, Господи, я стала еще хуже, чем была раньше.»
На третье утро их пребывания в Провинстауне с океана задул норд-ост с порывами шквалистого, пронизывающего город ветра. Ванесса, стоя у одного из окон гостиной и, глядя на катившиеся по окну потоки воды, наконец, сказала:
— Давай напьемся.
Уна, читавшая какой-то художественный журнал перед камином, взглянула на нее и сказала:
— Несколько рановато, дорогая. Еще даже не полдень.
— Наплевать.
Ванесса пошла на кухню и достала из холодильника бутылку вина. Быстро откупорив ее, она наполнила стакан холодным «Шабли». Уна пришла на кухню следом.
— Ты можешь пить вино, — заметила она. — Для меня это, как материнское молоко.
И она достала бутылку джина.
К часу дня, когда раздался стук у входной двери, обе они были уже сильно пьяны.
— Кто это? — равнодушно спросила Ванесса, сидя в кресле перед камином.
— Откуда, черт возьми, мне знать? — сказала Уна, поднявшись и направившись к входной двери.
Она открыла. Снаружи под зонтиком стоял Фиппс Огден. Глянув на нее, он вошел, не дожидаясь приглашения. Уна закрыла дверь, стараясь как-то собраться с мыслями, чтобы сообразить, что предпринять.
— Могли бы попросить разрешения войти, — сказала она.
Фиппс закрыл мокрый зонт. Не произнеся ни слова, не сняв промокшего плаща, он швырнул зонт в подставку для зонтов и прошел к дочери. Ванесса, поставив стакан на пол, поднялась и подошла к нему.
— Папа, — сказала она. — Я так соскучилась по тебе…
Он обнял ее и прижал к себе.
— Ты поедешь домой? — спросил он приветливо.
— Теперь подождите минуту! — воскликнула Уна, подходя к ним. — У меня есть кое-что вам сказать.
— Вам нечего сказать! — воскликнул Фиппс. — Вы уже причинили достаточно неприятностей.
— Что я сделала? Подарила вашей дочери первую настоящую любовь в ее жизни?
Фиппс снова повернулся к Ванессе.
— Ван, бери свои вещи, — сказал Он. — Я заберу тебя домой. Не слушай ее. Все будет хорошо.
Ванесса вытерла глаза и отстранилась от отца.
— На каких… — начала она, но вдруг бросилась к креслу и как-то неуклюже, почти комично, села. — На каких условиях поеду домой?
— Это болезнь, — сказал ей отец. — Я консультировался у нескольких докторов. Они говорят, что это поддается лечению. Появилась новая методика лечения. Она называется психоанализ…
— Это разглагольствования! — оборвала его Уна. — И вы верите, что пусть даже сам дражайший доктор Фрейд сможет изменить природу Ванессы, изменить то, что она есть?
— По-настоящему квалифицированный аналитик может попытаться, — возразил Фиппс.
Он опять повернулся к дочери.
