литры своих пролила. Даже, если это было несправедливо, маленькая часть сердца все равно торжествовала.
– Почему ты меня не сдала тогда? – спросила Надя, успокоившись.
– Не было смысла, – Карина пожала плечами. – С Луковским я все равно переспала. Трунов тебе уже поверил. Ничего бы не изменилось.
– Могла бы отомстить.
– Действительно, – усмехнулась она. – Дурочка.
– Все еще можешь, – выдавила Надя, будто сдавалась после пыток.
Карина посмотрела ей в лицо, которое та отворачивала. Волосы, как лианы, растеклись по щекам и лбу, прилипли к мокрой коже. Уголки глаз блестели остатками слез.
– Я по-другому отомстила. Переспала с Жераром. Он же тебе понравился, – последнее предложение Карина озвучила полувопросительным тоном.
Надя коротко посмеялась.
– Если так, то ты мне давно отомстила.
Карина прищурилась.
– С Зайкой.
Карие глаза раскрылись в недоумении. Брови сдвинулись. Сердце забилось быстрее.
– Он единственный, кто меня… не отверг, – пояснила Надя, опустив голову. – И не стал смеяться, хотя у меня тогда еще… член был.
Загадочная улыбка осветила ее лицо. Карина съежилась. Неприятно было это слышать, потому что неприятно было представлять Зайкина с кем-то в постели. Даже, если это происходило давно. Даже, если она уже об этом знала.
– Везет же таким пездам, как ты, – в тоне смешались ненависть, презрение и обида.
Надя потрясла головой и снова согнулась пополам.
– Ага. Он, видимо, спит со всеми, кроме меня, – вырвалось у Карины непроизвольно.
Она тут же зажала рот и уставилась в точку наверху, где сходилась крыша. Надя выдавила несколько злобных смешков, при этом смягчила тон.
– Для Зайки занятие любовью и занятие сексом – это разные занятия.
Сердце Карины встрепенулось. Вербицкая посмотрела на нее с тоской.
– Не спали мы. Не думай, – губы недовольно поджались, пальцы сжали шарф, грудь поднялась на вдохе. – Он просто… Играли мы, в общем, на такой же вечеринке, под утро, в стельку пьяные в карты на раздевание. Грудь у меня уже была, до пояса я разделась, а ниже…
Надя провела руками по корсету, который формировал талию. Взгляд метнулся под крышу. Карина опустила свой, смущенный.
– Все требовали. Я ведь проиграла. А Зайка… понял, что я в беде, поднял меня на плечо и унес в спальню. Сказал всем, что от моей сексуальности уже не может держать себя в штанах, – девушка хихикнула, как будто икнула, или, действительно, икнула, опьянение еще плавало в глазах. – Я ему все рассказала. Мы всю ночь проболтали. Наутро он всем сказал, что переспал со мной. С тех пор никто не сомневался.
Она опять ударилась лицом в шарф и зарыдала. Карина не умела утешать и не хотела. К ее удаче, прозвучал короткий сигнал – такси приехало.
– В общем, мы – квиты, – быстро сказала она и зашагала к калитке.
Пока ехала, решила набрать сестру, которая опять не ответила. Пришлось звонить матери. Та тоже долго не подходила, но успела поднять трубку и сразу накинулась.
– Где ты шлялась вчера? По мужикам прыгала? – сквозь тонкий женский голос процеживалась настоящая злоба. – И младшую за собой тащишь. На дно!
Девушка даже отвечать ничего не хотела. Просто дышала в трубку.
– Эта коза горная по твоим стопам скачет! – голос поднялся до визга. – А ты за ней даже не следила. Плевать тебе на сестру. Она всю неделю музыкалку прогуливала, между прочим… Ты хоть в курсе? Или ты поощряешь ее безалаберность? Под Рому тоже ты ее уложила? Презервативы накупила им. Благодетельница! Господи…
Мины в груди детонировали по очереди. Все внутри полыхало и путалось, но внешне она осталась холодной. Только щеки прохудились от натяжения, заострив скулы.
– Хорошо, что мы пришли. Минута в минуту успели! Еще бы немного… – дыхание матери задрожало.
Плач, показавшийся поначалу злодейским смехом, разнесся от уха по нервным окончаниям и тихо капал солеными слезами на старые раны.
– Отец, как чуял неладное, – продолжила она после минутного успокоения. – В кого же вы растете-то такие бестолковые? Ох, мало он вас порол, ох мало…
– И что… с Полиной? – с трудом, будто век не говорила, спросила Карина.
– Уму разуму ее научили, что! Дуется сидит. В комнате заперлась. Бесстыдница! Еще обижается.
Девушка завершила вызов не в силах больше сдерживать гнев. Благо, такси довезло ее до дома. Она громко хлопнула дверцей, напугав водителя, но даже не подумала об этом. Также грубо открыла железную дверь подъезда, потом долго не могла попасть ключом в замочную скважину. И только в квартире прорычала, как подстреленная пантера. Спиной протерла стену и рухнула на пол в бессилии. В коридоре еще валялись лепестки алых и белых роз, которые она вчера старательно раскидывала. Рука смяла невесомую кучку и выбросила в воздух. Они упали обратно почти на те же места.
Карина вспомнила, как отец лупил сестренку в первый раз за провинность, которую никто из них сейчас бы не вспомнил. Короткий кадр запечатлелся в ней, как татуировка на сердце. Маленькая, худенькая, заплаканная Полина стояла на четвереньках посреди комнаты с красными полосками от ремня на спине и ногах. Тонкие руки дрожали, едва удерживая хрупкое тельце. Зеленые глаза глядели на старшую сестру с недоумением, еще без злости, только со страхом и мольбой. Они просили ей помочь, избавить от боли и унижения. А Карина стояла с опущенными руками, даже не пытаясь их поднять, и смотрела молча и без слез. Только губы сжала до неровной полоски и слабые кулаки до побеления. Она ненавидела это чувство. Чувство немощности в разгар несправедливости. Каждый раз она вспоминала тот день, и чувствовала, как внутренний стержень сжимается, хрустит, разлетается вдребезги. Злость давно в ней копилась и достигла теперь вселенских масштабов. А чувство немощности все еще ее перекрывало.
* * *
В руке дрожал официальный документ с печатью и подписью – приказ об отчислении. Несколько слез смочили бумагу и размыли чернила. Карина вчитывалась в собственное имя, все еще надеясь на чудо, что ей позвонят из деканата, сообщат об ошибке, попросят вернуть документы, поэтому она сидела на скамейке в парке неподалеку от университета.
Солнечный июньский день слепил влажные глаза. Ясное небо призывало радоваться жизни, дышать полной грудью, наслаждаться летом и свободой. Чудесный день для апокалипсиса, думалось ей. Если армаггедон и должен случиться, то именно в такой безупречный день, чтобы было досадно до умопомрачения.
Домой идти было страшно. Она уже третий час сидела здесь, наблюдала за гуляющими прохожими и вынюхивающими себе подобных животными. Ветер давно высушил слезы на щеках, оставив тонкие дорожки соли, которая слегка щипала кожу, но в целом не доставляла дискомфорта.
Когда надоело сидеть просто так,
