– Я люблю тебя, Джесмайн, – и больше слов не было…
Они шли по берегу Нила рука в руке, луна уже склонилась за горизонт. Джесмайн думала, что никогда еще Нил не казался ей таким прекрасным. Она была благодарна великой реке, которая стала свидетельницей ее счастья. Сжимая руку Деклина, она вспоминала, как они соединились на берегу реки: он вошел в нее, но она почувствовала себя так, как будто он вобрал ее в себя. И сейчас она чувствовала себя окутанной его любовью.
Деклин был четвертый мужчина в ее жизни, но с ним Джесмайн впервые познала полноту и одухотворенность наслаждения.
– Деклин, – сказала она, – вам позволили смотреть «заар» по моей просьбе. Я не подвергалась опасности, они бы этого не допустили, и они умеют помочь.
Он сказал, глядя на звездное небо, так тихо, словно боялся всколыхнуть речную гладь:
– Я испугался за вас. И не могу понять, почему вы это сделали. Почему – для меня?
– Я хотела отдарить вас.
– За что?
– Если бы не вы, я не вернулась бы в Египет, не была бы рядом с Закки в его смертный час. Он умер не в одиночестве. Я признательна вам за это.
– Но вы не из-за меня вернулись в Египет, Джесмайн. Она остановилась и посмотрела в его красивое лицо, освещенное лунным светом.
– Захария сказал перед смертью, что у вас на сердце тяжесть. С тех пор я думаю только о том, как снять эту тяжесть.
– И вы пытались изгнать моих демонов? Она улыбнулась:
– Некоторым образом. Все, кто были на «заар», любят вас, и они передавали вам свою положительную энергию.
– Боюсь, что это не сработало, – усмехнулся он. – Я не чувствую положительного эффекта. – Он повернулся и подошел к кромке воды. Звезды вдруг затанцевали на поверхности воды – набежал ветер, возможно, наконец приближалась гроза. Послышались и раскаты грома.
– Вы когда-то спросили, что меня изменило. Это связано со смертью моей жены. Джесмайн, Сибил была убита.
Она подошла к нему ближе.
– И вы в чем-то обвиняете себя? Это имел в виду мой брат, сказав, что вина не ваша?
– Нет. – Деклин вытащил из кармана пачку сигарет. – Не это.
– Тогда что же?
Он посмотрел на сигарету и спичку в своей руке и, швырнув их наземь, отрывисто сказал:
– Я убил человека. Вернее, я его казнил.
Джесмайн показалось, что эти слова взорвали сострадательную, мудрую тишину ночи. Она вдохнула запах цветущих апельсиновых деревьев и подняла на Деклина взгляд, полный нежности и сочувствия.
– Сибил и я были в Танзании, возле Аруши, – продолжал он. – Я знал, кто ее убил. Это был сын деревенского старшины. У Сибил была маленькая фотографическая камера, которая ему очень понравилась. Первый раз, когда он ее украл, я заявил, что, если камеру положат обратно, я не буду расследовать это дело. На следующий день камера оказалась в машине. Через месяц Сибил была зарезана по дороге к нашей миссии пангой, туземным кинжалом. Из «лендровера» взяли только маленькую фотокамеру.
Деклин заметил, что прядь белокурых волос прилипла к влажному горлу Джесмайн, и бережно отвел ее. Я был уверен, что староста, отец убийцы, поможет сыну избежать суда. Поэтому я пошел к старейшинам деревни и изложил им свой план; они согласились. Парня привели ко мне, и четверо односельчан держали его, пока я делал укол. Я сказал ему, что вколол ему «сыворотку виновности», что невинному человеку она не причинит никакого вреда, а преступник после укола непременно умрет на рассвете. – Помолчав, Деклин сказал: – На рассвете он умер.
– Отчего?
– Я сделал ему инъекцию дистиллированной воды. Это не могло ему повредить. Я думал, что он испугается и сделает признание. – Деклин смотрел на темную реку. – Ему было шестнадцать лет.
Джесмайн положила ладонь на его руку и сказала:
– Сибил умерла оттого, что настал ее час, так было записано в Книге Судеб. Там записан и мой час, и ваш. Пророк сказал: «Ничто не повредит мне, пока мой час не наступит, и ничто не спасет меня, когда он придет». Закки был прав – это не ваша вина. Но бремя ваше тяжело. И у меня на душе тяжелое бремя. Вы спрашивали меня, почему я не вернусь к моей семье. Сегодня я расскажу вам об этом. – Она подняла взгляд к звездам. – Отец изгнал меня из семьи. У меня навсегда отобрали сына. Я была наказана за прелюбодеяние, за то, что я понесла ребенка от человека, который не был моим мужем.
Она хотела увидеть в глазах Деклина – удивление? ужас? сочувствие? – но увидела только отблеск лунного света и продолжала рассказывать:
– Я не любила его, я стала его жертвой. Хассан аль-Сабир угрожал погубить мою семью, я пришла к нему просить за отца, и он обесчестил меня. Я не могла рассказать отцу – он был бессилен против Хассана, но отец узнал, предал меня проклятию и изгнал из дома. Он сказал, что мое рождение навлекло на наш род позор и бесчестье. Вот почему я не вернусь домой.
– Джесмайн, – сказал Коннор, – ведь я помню, как вы впервые пришли ко мне в кабинет, – вы тогда получили повестку из Службы иммиграции. И я помню, как вы были напуганы. Троих студентов из моей группы уже депортировали, и я видел, что для них возращение на родину было только неудобно или невыгодно, вам оно внушало смертельный ужас, я почувствовал это. Этот страх живет в вашей душе, но вы должны его преодолеть. Вы сделали первый шаг – приехали в Египет, но в Верхний Египет. Отчего жив этот страх? Вы боитесь Хассана аль-Сабира?
– Нет, не его. Я не знаю, живет ли он в Каире, не знаю даже, жив ли он. Но он не может больше причинить мне зла. Я боюсь встретиться с ними. Не хочу и не могу возвращаться к ним. Они отторгли меня. Я не имею больше никакого отношения к роду Рашидов.
Она отвернулась от Деклина, но он обнял ее за плечи и повернул к себе.
– Джесмайн, вы хотели помочь мне. Забудьте обо мне. Помогите себе самой. Изгоните своих демонов.
Минуту она растерянно молчала под его настойчивым взглядом, потом наконец отозвалась:
– Вы не понимаете.
– Нет, я понимаю. Вы сказали, что признательны мне за то, что вернулись в Египет. Но я был только предлогом, вас привела тоска по родному краю. А теперь вы тоскуете по своей семье. Вы должны преодолеть свой страх и встретиться с ними.
– Вы не правы…
– Нет, я прав. Вы работали в Ливане, в Газе, теперь в верховьях Нила – как будто кружили вокруг спящего гиганта, которого боитесь разбудить. Этот гигант – ваша безмерная тоска по своей стране и по своей семье.
– Да, Деклин, я боюсь… Я так хочу их всех видеть – мою сестру Камилию, мою бабушку Амиру. Но я не знаю, как же мне это сделать.
– Делать шаг за шагом и не отступать, – улыбнулся он.
– Но вы-то отступили, – мягко напомнила она.
– Да, я сдался. Я решил, что наука бессильна здесь. Я понял, что не стоит тратить сил на прививки детям, когда мать верит, что ребенка гораздо лучше охранит от болезни синий шарик, повешенный ему на шею на шнурке. Я пытаюсь внушить крестьянам, что речная вода полна бактерий, вызывающих серьезные болезни, а они пьют сырую инфицированную воду, «очищая» ее волшебным амулетом. Днем они приходят ко мне за лекарствами, а ночью выпрашивают у колдуна порошок из засушенной змеи и талисманы. Они верят, что камни руин, где мы похоронили вашего брата, обладают большей целительной силой, чем мои инъекции. Даже вы, Джесмайн, верите, что мне поможет танец «заар». К чему же мои усилия? Да, я сдался. Я уезжаю, потому что сознание тщетности моих усилий разрушило мою душу. Тщетность нашей работы здесь погубила Сибил.
