В горле застрял комок, и она с трудом смогла произнести первые слова:
– Дилан, все это время… Я была не права! Прости меня, если можешь. Я тебя по-прежнему люблю и хочу, чтобы ты… – она закашлялась, – чтобы ты вернулся домой.
И посмотрела ему в лицо, ожидая, когда золотой свет счастья зальет его и радость сменит каменную маску, за которой он прятался с тех пор, как они расстались. Дилан внимательно смотрел на нее.
– Я понимаю, прежде чем мы заживем нормально и ты снова начнешь верить мне, должно пройти время, но мы можем вместе пройти курс реабилитации и все, что надо, – продолжала она. – Я была не в себе, что так поступила с тобою, но ведь все поправимо… Правда?
Дилан не произнес ни звука.
Клода подошла ближе и коснулась его руки.
– Нет!
– Послушай, Дилан… Что – нет?
– Нет, я не вернусь.
Этого Клода не предвидела. Ни в одном из своих сценариев.
– Но почему? – спросила она, все еще не веря.
– Просто не хочу.
– Но ты ведь был в таком горе оттого, что я… ну… сделала.
– Да, я думал, это меня убьет, – согласился Дилан. – Теперь, должно быть, уже справился с собою, потому что больше не хочу с тобой жить.
Клоду затрясло. Не может такого быть, не должно!
– А как же дети? Это его задело.
– Я люблю своих детей. Ну, слава богу!
– Но опять сходиться с тобою из-за них не буду. Не могу.
Она проигрывала. Вся власть, которой, как ей казалось, она обладала, оказалась чистой видимостью. И тут ей в голову пришла мысль, невозможная до смешного.
– Ты случайно… случайно не нашел себе другую? Дилан недобро рассмеялся.
– Я много других нашел, – хмыкнул он.
– Ты имеешь в виду… ты хочешь сказать… ты спал с другими женщинами?
– Да разве с ними заснешь…
Она охнула, точно от удара под дых, чувствуя себя преданной, обманутой. И ревность вдруг взыграла. А его уверенный многозначительный тон наводил на ужасные подозрения.
– Я кого-нибудь из них знаю?
– Да, – самодовольно улыбнулся Дилан. У Клоды упало сердце.
– Кого?
– Как можно задавать мужчине такие вопросы! – упрекнул он.
– Ты же сказал, что будешь меня ждать, – робко заметила Клода.
– Неужели? Значит, соврал.
О будущем Лиза стала задумываться, когда ей предложили работу главные конкуренты «Рэндолф медиа». За десять месяцев в «Колин» она сделала с журналом все, что хотела, наладила рекламу, раскрутила тираж. Пора и честь знать.
Она уже понимала, что вернется в Лондон – там дом, друзья, и хочется быть поближе к маме с папой. Но в процессе обдумывания вариантов ей стало ясно, что вряд ли достанет сил и дальше заниматься изданием глянцевого ежемесячника. Карабкаться по намазанному жиром шесту, унижать других и пожинать плоды их труда больше ее не прельщало. Как, впрочем, и злобное соперничество между журналами. Или жестокие, не на жизнь, а на смерть, междоусобицы внутри коллектива. Когда-то вечное соревнование будоражило нервы, даже вдохновляло, но теперь – нет, и, когда Лиза осознала это, ее охватила паника. Неужели она сошла с дистанции, стала слабачкой, размазней? Нет, слабой она себя не ощущала. Просто были вещи, которых больше не хотелось делать, и это не означало, что она стала слабой. Она стала другой.
Впрочем, изменилась не сильно, надо честно признать: она по-прежнему любила глянцевые журналы за их доступность и простоту. Одежда, косметика, советы психолога – и все. Так что с карьерой вывод ясен: пора устраиваться консультантом.
Эшлин видела: происходит нечто странное. Сначала она не придала этому значения, приняла за случайность. Но за первой случайностью последовала вторая. И третья. Интересно, в какой момент цепь случайностей перестает быть цепью случайностей и становится тенденцией?
Слишком вникать она боялась: она слишком хотела, чтобы это что-то значило. А все Джек Дивайн. Сначала он пригласил ее в бар, чтобы отпраздновать отказ от прозака. Потом, через неделю, когда стало ясно, что она точно не сойдет с ума, опять пригласил в бар, чтобы отпраздновать и это. Затем пригласил в бар и в пиццерию, чтобы отметить возвращение в танцкласс, на уроки сальсы. А далее последовало приглашение на обед в «Кукс», чтобы отпраздновать переезд Бу в его первую в жизни квартиру. Но когда Эшлин заметила, что не худо бы пригласить и самого Бу, Джек в восторг не пришел.
– С ним и с другими ребятами со студии я иду пить пиво завтра, – пояснил он.
– А что мы на этот раз празднуем? – осторожно поинтересовалась Эшлин.
Джек помолчал:
– Что сегодня – четверг?
– Ладно, – кивнула она. Потому что и правда был четверг. Но только почему Джек так с нею мил? Неужели до сих пор жалеет ее? Личная драма со всеми последствиями уже в прошлом. А делать какие-то иные выводы относительно его внимания казалось Эшлин преждевременным.
Просветила ее Лиза.
– Так вы с Джеком наконец-то поладили? – спросила она как можно небрежнее. Все-таки трудно сохранять олимпийское спокойствие, когда тебя обходят; не умеет она этого и, наверно, никогда не научится.
– Прости, что?
– Вы с Джеком. Он ведь тебе нравится? – насмешливо улыбнулась Лиза. – Нравится, да?
Эшлин вспыхнула, чем и ограничилась, оставив без ответа вопрос Лизы.
– И ты ему нравишься, – не отступала Лиза.
– Нет, не нравлюсь.
– Нет, нравишься.
– Нет, не нравлюсь.
– Эшлин, не будь дурочкой, – прикрикнула Лиза. Эшлин испуганно посмотрела на нее и, помолчав, тихо сказала:
– Хорошо, не буду.
Вечером в ресторане Эшлин сделала попытку прояснить ситуацию. Чтобы расхрабриться, она закурила. Джек смотрел на нее так, будто она сделала нечто прекрасное.
– Джек, можно вопрос? Мы сидим в ресторане, обедаем вдвоем… Это…
И умолкла. Может, не стоит спрашивать?
– Это… – с готовностью повторил он. Эшлин тяжко вздохнула. А, ладно, хуже не будет.
– Это свидание?
Он пристально смотрел на нее.
– А вам хочется, чтобы было свидание?
– Да!
– Тогда это свидание. А хотите, я вам назначу еще одно? – нарочито небрежно спросил Джек.
– Хочу!
– В субботу вечером?
– Да. Джек, – услышала Эшлин собственный голос, – можно спросить, почему вы хотите встретиться именно, ну, вы понимаете… со мной?
Она подняла на него глаза, и в тот же миг его взгляд ответил ей, и встреча – нет, столкновение – произошла. Эшлин словно покинули силы – она сидела, боясь пошевелиться.
– Потому, Эшлин, – негромко ответил Джек, – что вы вмешиваетесь в мои планы на мировое господство.
– А это что значит?
– Я ни о чем и ни о ком, кроме вас, не могу думать, – продолжал он. – И это всему мешает.
Голова у нее закружилась, все сильнее, сильнее, сильнее, и слова не шли с языка. Ну хоть бы что-нибудь умное! Она и сама догадывалась, что нравится ему, но если уж он сам сказал…
