– Сын, – выдыхает Ян со слезами на глазах. Прижимаясь губами к моей голове, целует. Целует несколько раз. А потом шепчет, успокаивая: – Все хорошо, Одуван. Все хорошо, родная.
– Сын, – повторяю я, не отрывая взгляда от белесого личика сморщенного малыша. – Сынок.
Он выглядит сонным. Не понимает, зачем его достали из родного гнездышка. Недовольно корчится. Хватает ротиком воздух. А потом, будто уловив свою силу, оглашает операционную мощнейшим криком.
Услышав его, мы с Яном заходимся смехом.
– Львиный рев выдал сын. Эра Нечаевых настала.
В голосе мужа столько гордости, что у меня за грудиной происходит новый переворот и вспыхивает жар.
– Так есть, – поддерживаю я. – Пусть и будет Львом.
– Лев Янович, – смакует мой самый главный Нечаев.
И по моим щекам снова катятся слезы.
Ян снимает рубашку и забирает у врача малыша, чтобы прижать его к своей голой груди. Первый контакт кожи к коже очень важен. Я поднимаю руку и касаюсь ножки, которая отцу едва до пупа достает. Смотрю на них и просто не верю, что это чудо сотворили мы с Яном. Плачу, конечно. Развожу сырость по полной. Да я почти в истерике. Но каждый раз, когда приходится встретиться взглядом с мужем, сердце раздувается от любви.
Врачи достают второго ребенка. Показывают его над ширмой, как и первого.
– Дочка! – выкрикиваю я изумленно, радостно и одновременно растроганно. Все в этом обращении есть. – Боже мой, Ян, у нас еще и девочка будет… Боже мой, Нечаевская девочка… Боже мой, какая она крошечная… Боже мой, она же еще меньше Льва… Боже мой… Боже мой… Что мы с ними будем делать?
На последней фразе вся бригада смеется.
– Любить, – отвечает мне муж.
Вижу, как по его щекам сбегают слезы. Это счастье просто невозможно по-другому пережить.
– Любовь Яновна, – выдыхаю я, давая имя дочери.
Мой Нечаев кивает и, справляясь с эмоциями, гордо-гордо голову возносит.
– Ай лав ю, Одуван, – шепчет мне на ухо, пока врач накладывает швы.
Контакт с обеими детками закрепили. Их забрали, чтобы взвесить, измерить, обтереть и одеть. У нас же появилась минутка, чтобы разделить счастье, от которого буквально разрывает.
– Ай лав ю, Ян… Если бы, услышав эту фразу впервые… Если бы я знала, что в тысячу первый услышу ее на родильном столе, став мамой двух чудесных малышей… Если бы я знала, Ян… – шепчу и плачу.
Глаза Нечаева тоже увлажняются. Становятся красными и будто пьяными.
– Пути Господни неисповедимы, Ю. Никто не знает, что он нам готовит. Одно точно: стоит верить в то, что завтра будет лучше. А послезавтра – еще лучше. Еще и еще, родная.
– Согласна, родной.
Губы сухие и дрожат, но я отвечаю на поцелуй мужа со всем сердцем.
Яна с малышней переводят в палату. Я же остаюсь в реанимации на положенные восемь часов, большую часть из которых провожу в отключке.
После пробуждения, воссоединившись с семьей, получаю новую, еще более мощную дозу счастья. Сначала Ян помогает мне подержать сына и дочку, а затем специалист по кормлению показывает, как давать детям грудь.
– Они слабо сосали из бутылки. Почти все время спали, – рассказывает муж.
– Мамочку ждали, – замечает с милой улыбкой медработник.
И малыши это подтверждают. Что Лев, что Любочка быстро схватывают суть процесса питания из груди.
– Ну все, – заключает Ян. – Тут полное взаимопонимание. Любовь с первого взгляда.
– С моей грудью? – смеюсь со слезами на глазах.
– С ней.
Руки почти все время трясутся. Я даже разбираться не пытаюсь: последствия это наркоза или все те же эмоции. Фокусируюсь лишь на том, чтобы бережно и надежно держать детей.
Не успеваю натешиться ребятней, как к нам заявляется родня. Оказывается, пока я спала, они уже проходили обследования.
– Так, ну с парнем все ясно. Наш. Прям со станка, – юморит Роман Константинович, припоминая мне теорию, которой я под настроение поделилась на одном семейном празднике.
Естественно, все присутствующие об этом тоже помнят. Оглашают палату хохотом.
– Папа, – с улыбкой стону я. – Мне смеяться нельзя.
– Прости, родная. Буду держать себя в руках. Дайте девочку увидеть. Я никогда не видел девочек.
Ян передает отцу Любочку. И все звуки в помещении стихают, потому как вся наша родня окружает Романа Константиновича и принимается изучать малышку вместе с ним.
– На мою Ю похожа, – протягивает дрожащим голосом мама.
На что Ян в шутливой форме поправляет:
– На мою Ю. Мою Одуван.
Мама, тряхнув ладонью, начинает плакать. А муж… Вдруг закидывает ей на плечи руку и прижимает к себе. Она не противится. Напротив, обнимает его в ответ.
При виде них у меня щемит сердце.
Но на самом деле удивляться нечему. Счастье витает в воздухе. Все мы чувствуем друг к другу любовь.
– В нашей семье становится критически много женщин, – выдает Бодя с нотками паники.
И атмосфера умилительного восхищения, которое все дружно выражают к малышам, лопается, словно мыльный пузырь.
Палату сокрушает новый взрыв хохота.
Хотя Милана Андреевна, конечно, сквозь слезы и смех ругает паршивца.
– Тьфу на тебя, поросенок, – выдает, всплескивая ладонями. – Женишься и родишь столько пацанов, сколько тебе будет надо, чтобы восстановить баланс.
– И карму, – важно добавляет Богдан.
– Разве что свою.
– В древние времена женщин даже на корабль не пускали. А еще голосовать.
– На то эти времена и древние. Не позорь меня, свинюка, – одернув сына, тут же целует его в макушку. – Рома, дай мне девочку подержать, – шепчет с придыханием и тянет руки.
– Тогда мы забираем внука, – заявляет мой папа. Утерев платком слезы, достает из кувеза Льва. А я смотрю на них и не могу перестать плакать. – Тяжеленький. Богатырь.
– А вот Любочка прям пушинка, – воркует над доченькой Милана Андреевна.
– Ничего. Главное – кости, а мясо нарастет, – выдает Роман Константинович с улыбкой.
– Ты прав, ты прав…
Пока родные продолжают умиляться детками, Ян подходит к моей кровати. Заграждая собой все пространство, наклоняется. Целует меня в нос, а потом и в губы.
– Как себя чувствуешь? Нормально? Или прогоним всех?
– Нормально. Пусть потусят.
Взгляд Яна застывает в районе моих глаз. Задерживаясь, пронизывает сильнейшим напором чувств.
– Ю… Моя Ю… – выдыхает, прижимаясь к моему лбу своим. – Спасибо за сына и за дочь, Зая. Я тебя очень люблю, – этим хрипом буквально до костей пробирает. Что уж говорить о глубинах души… Он там единственный гость. Частый. – Я вас, – акцентирует Нечаев нажимом, – очень люблю. Вы для меня все. Ты и дети – все.
Тяну воздух и задыхаюсь. Со всхлипом выдыхаю.
Закусывая губы, даю себе мгновение помолчать. Не могу говорить. Но после паузы заставляю себя ответить Яну. Потому что Титану тоже нужна ласка. И потому что я сама в себе все эти чувства долго носить не могу.
– Я вас тоже люблю, Ян. Очень-очень сильно. Так… – шепчу, звеня эмоциями, – как любят в жизни раз.
В самый лучший день говорю эти слова. И в самый тяжелый повторю. Наполняя живительной энергией его и себя. Давая опору, которой он никогда не просил, но в которой нуждался не меньше, чем я сама. Рядом с ним и ради него я всегда буду сильной. Потому что Ян Нечаев – нечто необъятное в моей душе. Как всемогущее единство после векового одиночества. Как свет в темноте. Как торжество победы добра над злом.
Я часть этого добра.
Я вера. Я правда. Я сила.
Я Нечаева.
ЭПИЛОГ
Двенадцать лет спустя
Лев Нечаев: Пап, я немного волнуюсь.
Сообщение от сына прилетает в разгар совещания. Я отвечаю без промедления. Какую бы должность не занимал, дети – мой приоритет. За минуту, которую потрачу на то, чтобы поддержать своего ребенка, производство не встанет.
Ян Нечаев: Умойся холодной водой. Глубоко вдохни и медленно выдохни. Мысленно прокрути все то, что я тебе вчера говорил. Итоговый результат – отражение нашего отношения к делу. Ты много тренировался. Ты талантливый. Ты сильный. Ты смелый. Ты очень крутой. Я с тобой. Ты заряжен. Просто позволь всему этому работать. Мы с мамой верим в тебя. И очень тобой гордимся. У тебя все получится.
