Как только он ушел, я вытянулась на диване в комнате ожидания и провалилась в сон. Очнулась я от того, что медсестра трясла меня за плечо:
Мисс Смайт, вы можете увидеть брата.
Сон как рукой сняло.
С ним все в порядке?
Он потерял много крови, но сейчас его жизнь вне опасности. Он только что пришел в себя.
Меня проводили в темную переполненную палату в дальнем крыле госпиталя. Эрик лежал на кровати в самом конце ряда из двадцати коек. Шум здесь стоял оглушительный — о чем-то спорили пациенты, дежурные врачи давали указания, и все кричали, чтобы быть услышанными. Эрик был сонным после наркоза, но в сознании. Он лежал на спине, и две толстые внутривенные трубки с плазмой и прозрачным раствором тянулись от капельницы и скрывались под простынями. Какое-то время он молчал. Я поцеловала его в лоб. Погладила по лицу. Я старалась не заплакать. Мне это не удалось.
Теперь-то уж это совсем глупо.
Что глупо?
Плакать… как если б я умер.
Пару часов назад ты выглядел так, будто умер.
Сейчас я в полном порядке. Забери меня отсюда, Эс.
Мечтать не вредно.
Я имею в виду… в отдельную палату. Эн-би-си оплатит…
Я не ответила ему — было очевидно, что он бредит.
Переведи меня в отдельную палату, — снова попросил он. — Эн-би-си…
Давай сейчас не будем об этом, — сказала я, продолжая гладить его по лбу.
Мою страховку никто ведь не отменял…
Что?
В моем бумажнике…
Я поймала санитара, который по моей просьбе принес бумажник Эрика (он был заперт в сейфе госпиталя вместе с его часами и семью долларами наличности). В бумажнике был полис «Мьючел лайф», на обороте которого значился телефон страховой компании. Я позвонила — и, как оказалось, Эрик до сих пор был в корпоративном списке Эн-би-си на медобслуживание.
Да, мне удалось поднять его досье, — сказал клерк, с которым меня соединили. — И мы знаем о том, что мистер Смайт больше не является сотрудником Эн-би-си. Но по условиям полиса срок страхования его жизни и здоровья до 31 декабря 1952 года
Значит, я могу перевести его в отдельную палату госпиталя Рузвельта?
Думаю, что да.
В течение часа Эрика перевели в маленькую, но довольно уютную палату на верхнем этаже госпиталя. Он все еще находился в полусонном состоянии.
Что? Никакого вида из окна? — так отреагировал он на изменение окрркающей обстановки, прежде чем снова отключился.
В четыре пополудни я позвонила Джеку и заверила его в том, что жизни Эрика ничто не угрожает. Потом я отправилась домой и проспала до утра. Проснувшись, я обнаружила рядом с собой спящего Джека. Я обняла его. Трагедии удалось избежать. Эрик выжил И рядом со мной в постели был необыкновенный мужчина.
Ты тоже для меня всё, — прошептала я. Но он мирно похрапывал.
Я встала, приняла душ, оделась и принесла Джеку завтрак в постель.
Как всегда, он закурил после первого же глотка кофе.
Как ты, пришла в себя? — спросил он.
Знаешь, мир всегда кажется лучше после двенадцати часов сна.
Чертовски верно подмечено. Когда ты теперь собираешься в госпиталь?
Через полчаса. Ты со мной?
У меня утром встреча в Ньюарке…
Что ж, не проблема.
Но ты передай ему от меня наилучшие пожелания. И скажи, что я всегда к его услугам…
По дороге в госпиталь мне в голову пришла мысль: а ведь Джек сумел выстроить особые отношения с моим братом. С тех пор, как началась вся эта вакханалия с «черными списками», он был безупречно корректен (и великодушен) по отношению к Эрику, при этом сохраняя безопасную дистанцию. Он избегал общения лицом к лицу. Я не винила его в этом… тем более что его имя тоже фигурировало в списках ФБР, где он значился как мой любовник, и он об этом знал. Меня восхищало в нем то, что он остался с Эриком в этот кризисный период… в то время как многие испуганно шарахались от него, отрицая даже факт знакомства.
К моему приходу Эрик уже проснулся. Хотя он по-прежнему выглядел изможденным и больным, на его щеках проступил едва заметный румянец. И соображал он куда лучше, чем вчера.
Я выгляжу так же плохо, как себя чувствую?
Да.
Прямой ответ.
Ты заслуживаешь прямого ответа. Что ты с собой вытворял, черт возьми?
Просто пил много.
И конечно, не ел?
Еда мешает выпивке.
Тебе повезло, что в «Ансонии» дежурил Джо…
Я действительно хотел умереть, Эс.
Не говори так.
Это правда. Я не видел выхода..
Я тебе говорила не раз и повторю снова: ты справишься. Но только при условии, что позволишь мне помочь тебе в этом.
Я не стою той цены, что ты платишь…
Знаешь, что я тебе скажу? Все эти разговоры не стоят выеденного яйца.
Он выдавил из себя улыбку. Я взяла его за руку:
Что у нас есть, кроме жизни?
Алкоголь.
Возможно… но вынуждена тебя огорчить. Я поговорила с врачом, и он сказал, что пьяные денечки для тебя закончились. Твоя двенадцатиперстная кишка висит на волоске. Со временем она должна восстановиться. Но даже после этого твой желудок не сможет воспринимать алкоголь. Сожалею, что приходится говорить тебе об этом…
А я-то как сожалею.
Еще врач сказал, что тебе придется пробыть здесь недели две, не меньше.
Что ж, по крайней мере, за это расплатится Эн-би-си.
Хоть это радует.
Как же насчет моей явки в Комиссию на следующей неделе'
Я попрошу Джоэла Эбертса похлопотать об отсрочке слушаний.
Бессрочной, если можно.
Но мистеру Эбертсу удалось отложить слушания всего на месяц. За это время Эрик смог «просохнуть» и восстановиться. После двухнедельного пребывания в госпитале я выпросила у него разрешение снять для нас коттедж в Сагапонаке. В те годы эти уголок Лонг-Айленда был еще не тронут цивилизацией. Сагапонак оставался крохотной рыбацкой деревушкой — с просоленными баркасами, простецкими барами, где можно было сплевывать на пол, и колоритными рыбаками. Хотя местечко находилось в го в трех часах езды на поезде от Манхэттена, это была настоя глушь. Наш двухкомнатный коттедж представлял собой видавшую виды постройку, фасадом обращенную к пустынному побережью. Поначалу Эрик мог лишь сидеть на песке, наблюдая за бушующими волнами пролива Лонг-Айленд-Саунд. К концу нашего пребывания он каждый день уже проходил по миле и даже больше вдоль берега. Хотя он по-прежнему был на строгой диете (я стала непревзойденным мастером приготовления макарон с сыром), ему все-таки удалось прибавить в весе. И что особенно радовало, так это то, что ночью он стал спать по восемь — десять часов. В течение дня мы предпочитали бездельничать. В доме была книжная полка с дешевыми детективами, и мы просто смаковали их. Не было ни радио, ни телевизора. Все две недели мы жили без прессы. Эрику хотелось чувствовать себя отрезанным от внешнего мира. Я не возражала. После кошмара последних двух недель мне тоже хотелось отгородиться от этого хаоса под названием «жизнь». Конечно, я ужасно скучала по Джеку. Я приглашала его приехать к нам на несколько дней, но он говорил, что очень загружен работой… а про уик-энды и речи не было, поскольку это время было посвящено Дороти и Чарли. В коттедже не было телефона. Два раза в неделю я ходила в деревню и ждала на почте телефонного звонка от Джека. Заранее согласованное время было три часа пополудни по вторникам и четвергам. Он всегда был пунктуален. Местная почтальонша, она же телефонистка, оказалась весьма любопытной дамочкой — так что в разговорах с Джеком я старательно избегала темы «черных списков» или его семьи. Если она подслушивала (а я не сомневалась, что так оно и было), то ее ушам был доступен лишь диалог двух влюбленных, тоскующих в разлуке. Но каждый раз, когда я пыталась уговорить его приехать хотя бы на день и ночь, Джек упорно твердил, что на работе просто завал.
