«Может, к отцу поехала?» – подумал он, не догадываясь, что разминулся с Катей буквально на пару минут: когда он поворачивал во двор, она выезжала на Чкалова через другой проезд.
После работы Вадим снова завернул к ее дому. «БМВ» стояла на площадке у подъезда, но в окнах было темно. Он даже поднялся, позвонил в дверь – тишина. Где она могла быть? Или с подружками в кафе, или…
«Снег пошел, – сидя в машине, наблюдал он за крупными снежинками, обгонявшими друг друга в свете близстоящего фонаря. – Как и обещали… А ведь виза открыта, в любой день можно отправиться туда, где тебя любят и ждут. Все-таки, Генрих, – кольнула сердце игла ревности. – Нет… Судя по времени, когда здесь появилась машина, на самолет она не успела бы. Значит, отмечает… Что ж, может, оно и к лучшему, что встретимся завтра. Со всем, что случилось сегодня, надо переспать. Утро вечера мудренее», – решил он и поехал домой.
Переоделся, принял душ, собрал кое-какие вещи, сел в «Range Rover» и поехал к матери. Снег усилился и за какой-то час успел накрыть город пушистым белым покрывалом.
Пытливо заглянув ему в глаза, Нина Георгиевна все поняла без лишних слов: с Катей он не встречался. Поужинали молча, попили чай и разошлись: она к себе в спальню, а он – в кабинет. Присел в отцовское кресло, выдвинул ящик стола, достал потертые временем тетрадки. И стал читать. Запись за записью, страница за страницей. Сопоставлял даты, события, пытался понять, что же такое иногда хотел сказать отец. Останавливался, делал небольшие перекуры, смотрел в окно, за которым начался настоящий снегопад и думал, думал…
Возвращался, замирал у двери маминой комнаты и снова шел в кабинет. Похоже, состояние Нины Георгиевны стабилизировалось, она спала. Кельвин тоже дрых. Лениво повиливал обрубком хвоста, когда хозяин проходил мимо, отрывал голову от подстилки и провожал укоризненным взглядом. «И чего не спится, когда ночь на дворе? Попробуй пойми этих людей?» – шумно вздыхал он и снова укладывал морду на лапы.
«Хорошо Кельвину, – думал Вадим. – Поел, поспал, поиграл, снова поел… А здесь то места себе не находишь, то в пропасть срываешься… Завтра первым делом надо обязательно найти Катю, – вздохнул он. – Душа не на месте… Зря сегодня не занялся ее поисками…»
Глянув на полную окурков жестяную банку, он вытряхнул ее в мусоропровод, поставил на место, снова потянулся к пачке с сигаретами, но тут же себя остановил: «Хватит на сегодня. Голова разболится, а завтра на работу».
Заперев дверь, он виновато погладил в очередной раз потревоженного Кельвина, прошел в кабинет, прихватив одну из тетрадей отца, погасил настольную лампу, направился в свою комнату и расстелил кровать. Он не спал в ней много лет – вычеркнул из жизни и кабинет отца, и свою комнату. И вот теперь вернул все на место, вернулся сам…
* * *
«…Это ж надо, поганец, пробрался в кабинет и исписал латиницей незаконченный лист монографии! Полиглот новоявленный: всего четыре с половиной, а уже пытается писать на двух языках! Хотелось надрать уши, но только отчитал. И зауважал. Взгляд не прятал, не юлил. Знал, что попадет, но все равно решился сделать да еще и признаться. Смелый, задиристый, упрямый… Сам когда-то таким был», – читал Вадим и вспоминал до мельчайших подробностей прошлое.
…Вот они с бабушкой и дедушкой пришли в гости к родителям в маленькую двухкомнатную квартиру на Интернациональной. Одна из комнат служила кабинетом, куда его старались не пускать: отец заканчивал работу над книгой. Но запретный плод всегда сладок. А уж особенно в столь юном возрасте…
«…Вот и произошло то, чего я ждал, – читал он дальше. – Не надеялся, а именно ждал, был уверен: сын пойдет по моим стопам, так как он – истинно мой сын. Но прийти к этому решению он должен был сам. Очень рад. Очень».
…Вадиму пятнадцать. Надо делать выбор: либо продолжать учебу в лингвистической школе, либо определяться с профессией и переходить в другую. И он делает выбор, о чем и сообщает родителям перед ужином…
«…Сменил фамилию, паршивец! Хотя… Я бы на его месте поступил точно так же. Сын за отца не отвечает. Каждый должен пожинать плоды, взращенные собственными руками, каждый должен заслужить свою славу. Переживаю, но поддерживаю! Молодец!»
…Конец пятого курса. Окончательный выбор сделан давно. Хирургия. Вот только он устал от постоянного шепота за спиной: «Ладышев? Не сын ли Сергея Николаевича?»
И многозначительно-унизительное вслед: «Ну, тогда понятно… Теплое местечко обеспечено!..»
«…Приехал из Калининграда, навещал могилу Марты. Что-то мне подсказывает: в последний раз… Как же на нее похожа Нина и как я люблю их обеих! Надо попросить Вадима, если у него родится дочь, назвать девочку ее именем. Ведь выполнил же я свое обещание, назвал сына так, как хотела Марта.
Жаль, что пока такой разговор невозможен. Рядом с сыном не та женщина. Я это чувствую, и Нина тоже. Ничего, придет время… Миг бесконечности – вовсе не миг. Рано или поздно он это поймет…» – прочитал Вадим в кровати при свете бра и почувствовал, что вот-вот отключится.
«Странно, что раньше я не придал этому значения: Мартин… Марта…» – выключив свет, успел он провести аналогию.
«…Катю… найти… завтра…» – напомнило последним проблеском сознание и позволило погрузиться в сон…
* * *
…Катя резко оторвала голову от подушки, повернулась на разбудивший ее звук и не сразу сообразила, где находится. В свете фонаря за окном блеснули покрытые краской стены, проступили смутные очертания спинок кроватей, тумбочек, стульев. В углу кто-то храпел. Все ясно: она в больничной палате, а храпит одна из соседок – довольно молодая грузная женщина: не зря предупреждала и даже заранее извинялась за неудобства.
– Люся, перевернись на другой бок! – раздался громкий шепот другой соседки.
К счастью или несчастью, но в палате проснулась не одна Катя.
– Да сколько можно мучиться? Третья ночь без сна! Хоть бы ее выписали завтра! – в сердцах подхватил еще один женский голос… – Своего такого счастья дома хватает, так еще и здесь! – и чуть громче приказным тоном добавил: – А ну перевернись!
Приказ возымел действие – скрипнула кровать, храп в углу прекратился. Облегченно вздохнув, соседки по очереди также перевернулись, и вскоре в палате послышалось их синхронное сопение.
Катя последовала было их примеру, но, увы, так же быстро снова уснуть у нее не получилось. То ли очнувшееся перевозбужденное сознание было тому виной, то ли светивший прямо в лицо фонарь, то ли мысли… О себе, о своей судьбе, о так неожиданно свалившемся счастье, когда, казалось бы, лучше умереть. Неужели у нее будет ребенок? Неужели он в ней уже есть и живет своей жизнью? Такой крохотный, такой беззащитный.
