Ознакомительная версия.
— Мой муж — композитор. Так что в музыке и танце я разбираюсь. Но вы, должна признать, исключительный партнер. Вам так легко повиноваться.
— Но ведь вы не повинуетесь. Вы танцуете сами. Поверьте моему опыту.
Она задумчиво кивнула:
— Да. Опыт у вас есть, судя по всему.
Макс оперся о влажный планшир. Подошвами он ощущал, как качающейся палубе передаются содрогания машины во чреве корабля.
— Не угодно ли сигарету?
— Нет, спасибо, сейчас не хочу.
— А вы не будете возражать, если я закурю?
— Пожалуйста.
Из внутреннего кармана он извлек портсигар, достал сигарету, зажал ее в зубах. Женщина следила за его движениями.
— Египетские? — спросила она.
— Нет, турецкие. «Абдул-паша». С медом и опием.
— Тогда угостите.
С коробком спичек в руке он наклонился к ней и, держа меж ладоней, поднес огонек к кончику ее сигареты, уже вправленной в мраморный мундштучок. Потом прикурил сам. Ветер тотчас развеял дым, не дав прочувствовать его запах и вкус. Максу показалось, что женщина зябко вздрогнула под своим палантином. Он показал на дверь находившегося рядом «пальмового салона», как называлось на лайнере нечто вроде зимнего сада — просторного, двусветного, обставленного плетеными креслами, низкими столиками и кадками с цветами.
— Профессионально заниматься танцами… — сказала она, когда они вошли туда. — Забавно… для мужчины.
— Я не вижу особой разницы, мужчина этим занимается или женщина. И мы, как видите, делаем это для заработка. Танцы вовсе не всегда увлечение или развлечение.
— А правду ли говорят, что характер женщины проявляется в том, как она танцует? И тут уж не притворишься?
— Да, бывает… Но, впрочем, так же, как и мужчины.
Салон был пуст. Мерседес села, небрежно сбросив с плеч палантин и глядясь в золотую, отполированную крышечку vanity-box,[12] которую достала из сумки, провела по губам бледно-красной «Тэнджи». Припомаженные, поднятые кверху волосы придавали чертам лица какую-то юношескую резкость, а с нею — и порочную прелесть двуполого существа, но черный атлас платья выгодно, как отметил Макс, обрисовывал женственные очертания фигуры. Перехватив его взгляд, она закинула ногу на ногу и стала слегка покачивать ею. Правый локоть уперла в поручень кресла, а в левой руке между указательным и безымянным пальцами с длинными выхоленными ногтями, покрытыми лаком точно того же оттенка, что губная помада, держала сигарету. И время от времени роняла с нее пепел на пол так, словно пепельниц, подумал Макс, в природе не существовало.
— Я хотела сказать — забавно наблюдать вблизи и своими глазами человека вашего ремесла. Вы первый из ваших коллег, кому я сказала что-нибудь, кроме «спасибо» и «до свиданья».
Макс принес ей пепельницу и остался на ногах, сунув правую руку в карман. Он тоже курил.
— Мне бы хотелось потанцевать с вами.
— И мне. Я бы охотно сделала это, если бы оркестр еще играл и в салоне были люди.
— Ничто не мешает нам потанцевать прямо сейчас.
— Простите?
Она смотрела в его улыбающееся лицо так, словно услышала нечто крайне неуместное. Но Макс продолжал безмятежно улыбаться. «Ты славный парень, — говорили ему венгерка и Борис Долгорукий — говорили не сговариваясь, потому что не подозревали о существовании друг друга. — Когда ты так улыбаешься, Макс, никто не усомнится, что ты — очень славный парень. Постарайся извлечь из этого пользу для себя».
— Уверен, что вы сможете вообразить себе музыку.
Она в очередной раз стряхнула пепел на пол.
— Отважный вы человек.
— Сможете?
Теперь черед улыбнуться — и с оттенком вызова — пришел женщине.
— Ну конечно, смогу, — она выпустила дым. — Я замужем за композитором, не забывайте. И музыка у меня в голове.
— Как насчет «Дурной компании»? Знаете это?
— Прекрасно.
Макс потушил сигарету и одернул смокинг. Она еще мгновение сидела неподвижно: улыбка ее исчезла; еще какое-то время смотрела на него задумчиво снизу вверх, словно желая убедиться, что он не шутит. Потом положила в пепельницу свой мундштук с ободком губной помады на конце, медленно поднялась и, глядя Максу прямо в глаза, опустила левую руку ему на плечо, пальцы правой вложила в его выжидающе протянутую ладонь. Постояла так, выпрямившись, очень спокойная и серьезная, пока Макс, дважды слегка сжав ее пальцы, чтобы обозначить первый такт, не отклонил корпус чуть вбок, выставил вперед правую ногу — и они, обнявшись и не сводя друг с друга глаз, пошли в танце между плетеными креслами и цветочными горшками «пальмового салона».
Из транзисторного «Маркони» в белом пластиковом корпусе несется твист в исполнении Риты Павоне. В открытое окно своей комнаты на вилле «Ориана» Макс видит меж садовых пальм и пиний с широкими кронами панораму Неаполитанского залива: на кобальтово-синем фоне темнеет вдалеке конус Везувия; линия побережья тянется вправо до самого Скутоло; Сорренто примостился на краю крутого скалистого откоса; два причала — каменные волнорезы, лодки, вытащенные на берег или покачивающиеся на якорях невдалеке. Шофер доктора Хугентоблера довольно долго стоит в задумчивости, не сводя глаз с этого пейзажа. После завтрака на тихой кухне он надолго застывает у окна, прикидывая, насколько возможен и вероятен замысел, который всю ночь не давал ему спать, заставляя ворочаться с боку на бок и, вопреки ожиданиям, не оставил в покое даже при свете дня.
Но вот наконец Макс приходит в себя и делает несколько шагов по своей скромной комнате — угловой, на первом этаже виллы. Потом, бросив прощальный взгляд на Сорренто, идет в ванную, холодной водой освежает лицо. Вытираясь, разглядывает себя в зеркале — разглядывает долго, дотошно и придирчиво, будто желая проверить, далеко ли продвинулась старость с прошлого раза. Будто ища черты ушедшего давно и далеко. Невесело созерцает серебристую, уже чуть поредевшую шевелюру, кожу, протравленную временем и жизнью, морщины на лбу и в углах рта, пробившиеся за ночь на подбородке седые щетинки, набрякшие веки, гасящие живость взгляда. Потом ощупывает поясницу — все больше дырочек на ремне, все дальше они от пряжки — и недовольно качает головой. Лишних килограммов могло бы быть поменьше. Как и лет за плечами.
Он выходит в коридор и, минуя двери, ведущие в подземный гараж, направляется прямо в гостиную. Там все прибрано и вычищено, мебель упрятана в белые холщовые чехлы. Супруги Ланца проводят отпуск в своем Салерно. И это означает полнейшие покой и праздность: всех обязанностей у него — сторожить виллу, пересылать срочную корреспонденцию, содержать в исправности и готовности хозяйские «Ягуар», «Роллс-Ройс» и три антикварных автомобиля.
Ознакомительная версия.
