— Боюсь, нам придется отсюда уехать. Ни один мужчина не станет жить с больной женщиной.
Сможет тот, кто любит. Папа бы смог. Я об этом сказала. Мама только покачала головой. Что, мол, она и в нем не уверена. Я как-то немного обиделась за отца, но не стала спорить, только положила голову на мамино плечо и прошептала, как она мне тогда, возле подвала: «Мы как-нибудь справимся». Теперь это ложилось на меня. А ведь меня никто не возьмет на работу. Две проблемы: мамина болезнь и мои дурацкие четырнадцать лет. Ну почему кукольнику не угодно было подождать хотя бы до восемнадцати?
Всю неделю Петрович нас избегал. Возвращался, когда мы уже спали, уходил, когда еще спали. Обстановка накалялась. И вот как-то, когда я, пытаясь отвлечься, читала, в замке повернулся ключ. Мама поехала сдавать очередные анализы, так что я была одна. Я съежилась на диване, предчувствуя неизбежный разговор. Петрович разделся и прошел на кухню. Всю эту неделю готовила я. Под четким маминым руководством. На обед у нас был суп с фрикадельками и овощная запеканка. Я, несмотря на то, что выходить ужасно не хотелось, пересилила себя и решила подать ему обед вместо мамы. Когда я вошла, он стоял у окна, переплетя пальцы за спиной. Я видела его коротко подстриженные, обрамляющие лысину волосы и сутулую спину. Я нерешительно остановилась в дверях, не решаясь поздороваться. Он обернулся. Нахмурился.
— Где мать?
— У врача.
— Похоже, она теперь все время будет ходить по врачам.
— Я могу разогреть вам обед, — быстро сказала я. — Есть суп с фрикадельками и запеканка.
Петрович пристально меня рассматривал. Я и раньше ловила его заинтересованные взгляды, но и другие мужчины тоже глазели на меня. С моей большой грудью и округлыми формами я выглядела, как говорили, на все семнадцать. Сегодня на мне была футболка в обтяжку и легкие свободные брючки.
— Ты опять готовила обед? — с нажимом спросил он, не отрывая взгляда от моей груди.
— Мама не очень хорошо себя чувствовала.
— Понятно.
Он опустился на маленький кожаный диванчик, закинув ногу за ногу. Я поставила на плиту суп и присела напротив на табуретку. Поднять глаз я не решалась. Боялась, что он услышит, как колотится мое сердце. Сейчас он скажет, чтобы мы убирались. Сейчас он… Но он молчал. В кухне слышалось шипение конфорки, да чирикала за окном птичка. Мне вдруг вспомнился наш подвал, и как тетя Галя убеждала маму переспать с этим ничтожеством. Тогда заболела я, и мама согласилась. Мысль появилась в моей голове так быстро, что я даже не успела испугаться и как следует ее обдумать.
Моя очередь. Моя очередь спать с этим типом, потому что это единственный выход остаться в тепле и возможность получать от него деньги. Мой взгляд упал на его пухлые короткие пальцы и уткнулся в перстень с бриллиантом. Бриллиант полыхнул голубым светом и погас. Иногда украшения еще больше подчеркивают уродство. Я представила, как его руки скользят по маминым покатым плечам, и мне стало тошно. Ему нужно было выбрать какую-нибудь толстуху с двойным подбородком, а не мою мамочку с ее неземной красотой.
— Я чувствую себя подлецом, но не могу больше молчать, — вдруг необычно тихо заговорил Петрович. — Я ведь не виноват в болезни твоей матери. Я делал для вас все, что нужно было. Ведь у тебя же лучшая школа, хорошая одежда и еда? — он заглянул мне в глаза. Я кивнула. — Но мы не женаты, и я не могу… — он остановился. — Нет, Кристина, я буду честен, я не хочу жить с больной женщиной. — он выдохнул. На лбу выступили капли пота. Я по-прежнему молчала. — Есть ли у вас какие-нибудь родственники в Москве, которые могли бы о вас позаботиться?
— Нет, — коротко ответила я и подняла голову. Удивительно, но мой страх вдруг прошел. Сердце выровняло свои удары, а мне даже стало жарко от злости. Ты заботился? Да за все было уплачено. Животное с поросячьими глазками смотрело в стол, разглядывая лежащие на нем собственные руки. На плите закипел суп. Я поднялась и выключила его, а потом уперлась руками на стол.
— Я предлагаю вам сделку. — Наверно, здесь сработал его инстинкт торговца и в его глазках, сменяя удивление, загорелся интерес. — Я буду спать с вами вместо мамы, если вы не выгоните нас на улицу.
— Ты?! — его взгляд опять уперся в мою грудь, нависающую на уровне его лица. Должна ли я снять футболку для пущей убедительности? Тоненький голосок в мозгу запищал, что я погублю себя. — Нет, я не могу. Потом еще посадишь меня. За растление малолетних.
— Зачем мне это? — я опустилась на стул и спокойно продолжила. — Кроме этого, я еще буду готовить и убирать в квартире. Моя единственная просьба, чтобы мама ни о чем не узнала. Вы скажете ей, что любите ее и пообещаете о ней заботиться. — он все еще ощупывал меня глазами, пытаясь понять, стоит ли со мной связываться, когда я предложила поесть супчику.
Он хрипло попросил меня подойти. Я остановилась перед ним. Он положил руки мне на грудь и начал мять ее своими волосатыми толстыми пальцами.
— Сними футболку. Я хочу на них посмотреть.
— Только посмотреть, — удивительно спокойно объявила я. — Все остальное будет после того, как вы дадите мне обещание. — он кивнул.
Момент, пока я снимала футболку и лифчик, показался мне очень долгим. Растянутым во времени. Я осознавала, что еще могу успеть убежать и вернуть все назад. Сказать, что пошутила. Но так же остро я понимала, что не могу позволить нам снова оказаться беженками. Обнаженная до пояса, словно на приеме у врача, я встала перед ним. Искаженное от похоти лицо Петровича стало еще безобразнее, чем обычно. Он рывком расстегнул брюки и вытащил маленький толстый член.
— Возьми его в руку, — прохрипел он. — Я больше не могу.
В воздухе сильно пахнуло потом. Как только мои пальцы коснулись его горячей и склизкой плоти, я чуть не умерла от накатившей волны отвращения. Петрович протяжно застонал, а я ощутила резкий, еще более тошнотворный запах. Оказывается, так пахнет сперма. Его член обмяк, лицо расслабилось. Мне показалось, что впервые этот считающий себя пупом земли человечек почувствовал себя неудобно. Я видела, что он смотрел на меня, но сосредоточила все свое внимание на пятнышках капнувшей на синюю плитку спермы. Так и не застегивая штаны, он протиснулся мимо меня в ванную. Я растерла пятна тапком и стала надевать лифчик. Похоже, я все-таки волновалась, потому что никак не могла застегнуть крючки. А мне не хотелось, чтобы он увидел меня поспешно одевающейся. Нет, скорее испуганно прячущей свою слишком большую для моего возраста грудь, которой я стеснялась. В ванной послышался шум воды, и я поняла, что Петрович принимает душ. Наконец справившись с лифчиком, я натянула футболку и опустилась на стул, уперев голову в руки. В голове теснились разные мысли, но одной из них была та, что я не смогу лечь с ним в постель. Скорее умру от отвращения.
Но мама-то смогла. Ради меня. Значит, и я должна ради нее. Я опустила руки и села прямее. Потом встала и, открыв окно, высунулась в него. Морозный воздух обжег лицо, напоминая, что на улице слишком холодно, чтобы покинуть спасительное тепло и снова превратиться в беженок. Я все еще смотрела в окно, когда услышала его шаги. Петрович переоделся в банный халат. Некоторое время мы молчали, глядя друг друга.
— Так мы можем остаться? — тихо, но внятно спросила я.
Он вздохнул.
— Ты, наверно, считаешь меня животным. Но ты очень сексуальна. Тебе не дашь твоих четырнадцати. У тебя еще… э-э-э… никого не было?
Я нетерпеливо кивнула, ожидая ответа на мой вопрос.
— Как же ты любишь мать, Кристина.
— Так же как и она меня, — парировала я.
Повисла пауза. Наконец, Петрович шумно выдохнул воздух.
— Вы можете остаться.
Я прижалась лбом к стеклу. Через некоторое время услышала, как хлопнула входная дверь. Если бы у меня были силы, я пошла бы в душ. Но в то же время я отчетливо понимала, что мне не смыть следов его рук. Грязь навсегда прилипла к моему телу, превратив меня в женщину.
Кристина захлопнула ноутбук, сохранив работу. Она не думала, что, спустя столько лет вновь испытает то же самое тошнотворное чувство. Вышла на кухню и выпила воды. Посмотрела на часы. Половина пятого. Раз уж обещала научить Аленку плавать, пора собираться. Подумалось, что она тоже хотела бы ребенка от Витьки, если бы могла позволить себе иметь детей. Но ей нечего дать малышу. Это будет всего лишь подобие любви. Любить по-настоящему она может только маму.
Кристина на цыпочках заглянула в спальню Иларии. Пахло лекарствами и болезнью, несмотря на открытое настежь окно. Мама спала. Кристина осторожно поцеловала ее в щеку и вышла, чувствуя подступающие слезы. Нет! Она не должна плакать, ей нужно быть сильной. Она после подумает о маминой болезни. После. Сейчас ее ждет Витька, ласкающие взгляды его зеленых глаз. И лучше думать об этом.
