– Желаешь выставить кандидатуру? – усмехнулась я.
– И что для этого надо? – Илья развернулся ко мне.
– Продемонстрировать экстраординарное свойство твоей натуры, свидетельствующее об исключительной способности к экстремальному выживанию и тем самым выделяющее тебя среди других претендентов.
– А поточнее?
– Все дело в павлинах. Они выжили среди хищников вопреки приметному хвосту. Короче, если человек прыгает с крыши высотки и не разбивается, значит, у него невероятные способности к выживанию и эксклюзивный генофонд. Попросту говоря, это выдающийся самец, – в заключение пояснила я.
– Павлиний хвост! – расхохотался Илья. – Тогда Федор Конюхов. Самец из самцов! Исходя из павлиньей теории, у него самое яркое оперение.
– Слопнулся? – вредно спросила я.
– Я похож на тупого?
Его ответ предполагал два варианта истолкования. Я замолчала и засмотрелась на желтопузых гаишников. Они вертели полосатыми пропеллерами, пропуская машины только по проспекту. Мы стояли на улице, а перед нашими глазами сплошным потоком неслись машины, автобусы и маршрутки, гудя и сигналя остальным неудачникам. Это была вызывающе громкая какофония превосходства.
Почему гаишники на улицах всегда худые, а в машинах толстые? У них тоже жесткий естественный отбор? Получается, выживает самый толстый?
Я вздрогнула от бешеного рева. Не просто вздрогнула, а подпрыгнула над сиденьем на метр! Взбесившаяся серая машина взревела, как больной слон, и рванула со скоростью света. Мы зигзагообразно промчались сквозь скопище движущихся машин по одной стороне проспекта. Проскочили по прямой через полупустой межбульварный квадрат. И снова зигзагом на другую сторону проспекта. Короче, мы прыгнули в неизвестность за спинами двух гаишников. Они нас даже не заметили!
Мы затормозили так же неожиданно, как и рванули. Через квартал от проспекта. Я открыла глаза и выдохнула.
– Тебе сколько лет? – спросила я.
– Двадцать шесть.
– Тогда почему ты такой тупой?
– Уже завтра я могу стать не тупым. Вот почему! Ясно? – он бросил на меня косой взгляд. Он порезал меня бритвой. Чуть-чуть. Я уже видела такой взгляд. В одном фильме[4]. Странный плюгавый мужик с больной коровой на приеме у человеческого врача. Ему не шла масть, не везло. Долго. Потому он сцеживал слюну плевками сквозь сжатые зубы. Он бросил на меня короткий косой взгляд, полный ненависти. Через плечо. И мне стало страшно. А сейчас нет. Наверное, я адаптировалась к косым взглядам.
– Поехали ко мне.
– Нет.
– Что ты ломаешься, как малолетка? Мы же с тобой уже спали.
– Вот именно. – Я вышла из машины.
– Больная! – крикнул он и рванул с места на бешеной серой машине.
Я пришла домой, легла на кровать и зарылась лицом в подушку. Мне было жаль себя, не пойму отчего. Так жаль, что я снова заплакала. Мне не следовало встречаться с прошлым. Оно на меня плохо действовало.
* * *
Я смотрела «Южный парк» ночами и временами хохотала. Только ничего особенного я в нем так и не нашла. Я решила, что на MTV жесточайшая цензура, стоящая на страже моей нравственности. Мне стало приятно. Я для них никто и звать меня никак, а они беспокоятся обо мне в поте лица. Странно чувствовать, что ты нужен кому-то, кто тебя не знает вовсе.
Я закрыла глаза и представила государство с белыми крылышками за спиной. Внутри меня ни с того ни с сего зазвучала песенка: «А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк»… И я захохотала как ненормальная. Государство махало белыми крылышками под звуки дурацкой песенки. Оно даже летало, как Миронов! Один взмах крылышка был равен одному бяку или шмыгу. Опупеть! Я визжала и каталась от смеха, как сумасшедшая. Отсмеявшись, я вытерла слезы и поняла, что дело совсем не в «Южном парке». Если бы против него не было кампании, я бы его не смотрела и мне бы не пришла в голову такая бредятина.
Ночами я смотрела «Южный парк», а днем делала кораблики из бумаги для печати формата А4. Свешивалась с чугунного парапета и бросала их вниз, в мутную реку живой протоплазмы с одной стороны моста. Потом перебегала на другую сторону, чтобы проверить. Кораблики сразу ложились набок, пассажиры тонули, а опустевшие суда плыли на боку к неведомому причалу. Я потопила целую кучу людей, пока не явился военный моряк. Он свесился с парапета недалеко от меня и смотрел, как я топлю белые кораблики.
– Корабли так не спускают на воду, – сказал он после того, как я потопила пятый кораблик.
– А как?
– Со стапелей.
– И где я возьму стапели?
Он достал из кармана катушку ниток, в них была вшпилена иголка.
– Дай сюда, – велел он.
Я дала ему белый кораблик. Он прошил парус ниткой и стал спускать на воду. Осторожно-осторожно разматывая катушку. Кораблик сел на воду и поплыл, как положено. А мы пошли за ним, держа его за нитку.
– Нитку отпускать нельзя, – объяснил моряк. – Потонет.
Я ему сразу поверила. Наверное, потому, что он был профессионалом. Мы дошли до моста-улицы, под который ныряла река.
– Все, – сказал моряк. – Приплыли.
– В смысле амба, пришли? – уточнила я.
Он рассмеялся. Кораблик хотел плыть дальше, а мы держали его за нитку.
– Давайте рискнем, – предложила я.
– Ну, – неуверенно сказал он. – Давай. Только скорее потонет, чем нет. Нитка утянет.
– Отпускайте! – велела я.
– Есть! – засмеялся он и отпустил.
Кораблик поплыл дальше под мост, как положено. Несмотря на нитку.
– Проверять не будем, – предложила я.
Он посмотрел на другую сторону моста-улицы. Через мчащиеся по ней машины, автобусы и маршрутки.
– Дойдет, – уверенно сказал он. – Раз сразу не потонул, значит, дойдет.
Мы прощались с моряком, он взял меня за руку.
– Я бы взял твой адрес, если бы не жена, – произнес он, блестя глазами.
– Зачем вам мой адрес?
– Ты похожа на русалку, – улыбнулся он. – Волосы длинные, от ветра развеваются. Взлетают и опадают как волна. И сверкают на солнце золотой сетью. Такая сеть до самого дна утянет, что и не выплывешь никогда. Только глаза у тебя синие.
– А какие глаза у настоящих русалок?
– Зеленые, – убежденно сказал моряк, повидавший на своем веку немало русалок.
Я ему сразу поверила, ведь он был настоящим флибустьером дальнего плавания.
Вечером я зашла к Гере, села на его стол и качнула ногой.
– Я красивая?
– Нормальная, – ответил он, глядя в экран монитора.
– Про красоту так не говорят, – объяснила я. – Она не бывает нормальной.
Он молчал, уставившись в свой монитор. Электронный вселенский бублик был для него важнее, чем живой человек. Я засунула голову между ним и компьютером.
– Мы с тобой не разговариваем уже неделю, – сказала я. – Совсем.
