Ознакомительная версия.
Отпущенная на свободу, потрясенная Олеся сумела лишь пролепетать:
– А я уж думала, что этого никогда не произойдет. Я имею в виду, что в Питере ты даже не делал попыток.
– В Питере мы с тобой доигрывали наш несостоявшийся школьный роман, – ответил ей Женя.
– Что же мне теперь делать? – помолчав немного, вдруг снова разволновалась Олеся. – Как я оставлю тебя здесь такого?
– Не оставляй.
– Да как же, как?
– Ну, возьми на работе отпуск за свой счет. И поселяйся в моей квартире, – как о чем-то давно решенном, посоветовал ей Дорохов.
– С твоей мамой, что ли? – напряглась Олеся.
– Зачем же с моей мамой? Я уже большой мальчик, имею отдельное жилье, – засмеялся Женя.
– А это удобно? – совсем потерявшись, спросила Олеся.
– Не знаю, как тебе. А я буду просто счастлив.
В этот момент в палату заглянула медсестра со шприцем в руке. Другая, высокая и худая, но с такими же любопытными глазами, остренькими, как буравчики.
– Пожалуйста, посидите в коридоре, – попросила она Олесю.
– Я подумаю, – шепнула она в Женино ухо и бросилась вон из палаты.
Теперь коридор был пуст, толпа рассосалась, не было и Ивана. Олеся, бездумно улыбаясь, прислонилась к стене и закрыла глаза. У нее немного кружилась голова и горели губы. Ударивший по носоглотке острый запах заставил со вскриком открыть глаза. Рядом с ней стояла маленькая медсестра и совала в лицо вонючую ватку. Наверное, вообразила, что посетительнице от волнения стало плохо.
– Не надо, – сквозь кашель запротестовала Олеся. – Мне хорошо.
– Да что вы переживаете?! – улыбаясь во весь рот, воскликнула медсестричка. – Он же поправится. Присядьте на стульчик и посидите себе спокойно. – И спросила, не в силах больше бороться с любопытством: – А вы с Дороховым, наверно, давно знакомы?
– Месяц, – улыбаясь, ответила Олеся.
– Господи, всего месяц! – ахнула девушка. – А он вызвал вас из Питера!
И унеслась куда-то, громко цокая двадцатисантиметровыми шпильками, унося с собой новое мерило женского счастья…
Лишь на пару секунд в маленьком коридорчике стало тихо и спокойно, как и должно быть в больнице. А потом Олеся услышала твердые, чуть тяжеловатые шаги, которые приближались к ней с неотвратимостью рока. Она глянула в конец коридора: оттуда быстро шла невысокая худощавая женщина в квадратных очках и с кичкой на голове. Олеся задохнулась от ужаса и в следующий момент присела на корточки за стоящую у стены каталку. И там затихла, обхватив руками коленки.
– Вы что, прячетесь от меня? – раздался у нее над головой изумленный голос.
– Нет, – пробормотала Олеся, попыталась встать и, не удержав равновесия, вообще завалилась на правый бок. – У меня просто ноги подкосились… от волнения.
– Так присядьте на кушетку, – строго рекомендовала ей женщина. – Меня зовут Вера Ильинична. Я – мама Евгения. А вы?
– Олеся, – пробормотала Олеся. Темные глаза женщины из-за толстых стекол, кажется, смотрели на нее недобро и подозрительно.
– Очень приятно. – Короткий кивок. – Я спустилась в буфет выпить кофе, и там мне сказали, что к Жене приехала его знакомая из Питера.
«Лучше бы не говорили», – вздохнула Олеся.
– Спасибо, что приехали так быстро. Я заметила, конечно, что Женька ждет кого-то. Но он ведь скрытный у меня, слова не вытянешь, – произнесла женщина и вдруг тепло улыбнулась. У нее оказалась удивительно молодая улыбка – яркая, белозубая.
Олеся осторожно промолчала. Женщина без всякого стеснения разглядывала ее в упор. А потом сказала:
– А ведь я узнала вас.
– Узнали? – содрогнулась Олеся.
– Женя все-таки сказал мне пару недель назад, что неожиданно встретил в Москве свою знакомую еще из школьных лет. А потом вдруг стал при любой возможности летать в Питер. А теперь, когда я вас увидала, а особенно когда имя услышала, то вспомнила, что вы с Женей вместе учились в восьмом классе. Правильно?
– Правильно, – обреченно выдохнула Олеся.
– Вы не слишком-то изменились с той поры. А я хорошо запомнила год, когда мой сын вдруг стал читать только Куприна и только одну его повесть. А потом повесил над столом вашу фотографию. Я ведь сейчас не раскрываю никаких тайн, правда? – уточнила женщина, все еще пристально вглядываясь в Олесино лицо. – Вы, конечно, знаете, что мой сын был в вас влюблен?
– Знаю, да…
– Отец ваш, если не ошибаюсь, был кадровый военный? – продолжала пытать ее Вера Ильинична. – Поэтому вы прожили в Воронеже только один год. Сейчас, конечно, он уже в отставке?
– Конечно. – Если говорить односложно, то, кажется, меньше лжешь. А лгать этой женщине было непривычно и очень тяжко.
– А ваша мама? Надеюсь, все живы и здоровы?
– Здоровы… То есть у папы с ногами не все в порядке. Вены.
– Да, профессиональная болезнь военных, – подхватила Вера Ильинична. – Ну ничего, главное, что жив. Вот Жениного папы с нами давно уже нет…
Олеся ничего не понимала. Женщина говорила с ней, будто со старой знакомой. Но Олесе в каждом ее слове мерещился хитрый подвох. Она отвечала через силу, дрожала над каждым словом. А Вера Ильинична словно почувствовала это и спросила в упор:
– Вы что, боитесь меня?
– Не-ет! – затрясла головой Олеся.
– Ну я же вижу, вы вся трясетесь. Если вы так за Женю волнуетесь, то успокойтесь уже, возьмите себя в руки. Я говорила с главврачом. Все будет хорошо. А вы что себе думаете? Вернетесь в Питер или немного поживете здесь?
– Я ничего пока не знаю, – шепотом ответила Олеся. – Женя сказал, что я могу пока пожить в его квартире, которая все равно пустует. Но это неудобно, конечно, а потом, мне же надо ходить на работу…
– Конечно, неудобно, – строго перебила ее Вера Ильинична. – Там почти нет мебели, и ремонт еще не закончен.
– Я понимаю…
– Поживете пока со мной, в нашей с Женей квартире. Будем по очереди носить в больницу обеды. Потому что я узнавала, кормят здесь неважно.
– Ну что вы, – даже отшатнулась от неожиданности Олеся. – Это тем более неудобно, я вас стесню…
– Ну, у нас, слава богу, не двадцать квадратных метров.
– Все равно, я так не могу!
Вера Ильинична вдруг крепко сжала Олесину руку повыше локтя своими тонкими твердыми пальцами. И сказала, глядя прямо в глаза:
– Вижу, Олеся, что у вас какие-то предубеждения насчет меня. Наверное, вы думаете, что я не разрешаю сыну жениться, верчу им, как хочу. Но это не так. Женя сам решает, как ему жить. О многих событиях его жизни я узнаю последней. Или вообще не узнаю. Другое дело, что иногда мне приходится играть роль ведьмы. Ведь вы, наверно, уже поняли, что за человек мой сын. Добрее его, мне кажется, нет никого на свете. Я благодарна Богу, что Женя как-то в этой жизни очень быстро занял то место, которое занял, иначе его давно бы уже сжевали и косточки выплюнули. Я не знаю, почему доброта и доверчивость порой пробуждают в людях худшие чувства. Но это так, увы. Иногда мне приходится защищать сына от не слишком порядочных людей, которые настойчиво лезут в его жизнь. Но этой необходимой защитой мое вмешательство в его жизнь заканчивается, уж поверьте мне, Олеся.
Ознакомительная версия.
