— Ну да, Марк. — Я улыбнулась. — Вот об этом я и хотела тебе сказать. Разве ты не помнишь, как пригласил меня выпить кофе, а потом обнаружил, что у тебя совсем нет денег?
— Oui, mais (Да, но) я не специально, Энни. — Он говорил словно Чарли. — И потом, зачем вообще было вспоминать об этом сейчас, в данной ситуации?
Я взяла руку Марка и посмотрела ему прямо в глаза.
— Слушай, Марк, разве ты не понимаешь? Сейчас все так, как было, все именно так! Tu vois? (Да?)
Он покачал головой:
— Нет, Энни, я так не думаю.
Несколько секунд мы сидели молча, в отчаянии разглядывая улицу, ту самую улицу. И тут я заметила его, ржаво-белый фургончик Марка. Он был припаркован на той стороне улицы, там, где он припарковал его обычно в те годы. Мы стояли практически рядом с ним, прежде чем пересекли улицу и зашли в это кафе, после безумных поисков. Мы смотрели и не видели.
Я отодвинула стул и положила на поверхность стола три монеты по десять франков.
— Вставай. Поехали к тебе домой.
— Oui, — проговорил Марк, рассеянно поддев пальцами одну из монет. — Все еще франки. Не евро.
Верно. А я только привыкла к этим новым забавным маленьким коричневатым монеткам. Правда, к своим сорока, как я уже поняла, мне придется надевать очки, чтобы разобрать их достоинство.
— Le problème, — начал медленно Марк, вписываясь в автомобильный поток, направляющийся в сторону Елисейских полей, к его старой квартире, — когда мы вернемся ко мне, тогда все будет по-другому.
Я рассматривала его профиль, его идеальный, словно точеный, профиль. Прямая линия носа, волевой подбородок… Во мне проснулись чувства, о которых я давно забыла. Это был Марк, снова такой молодой и сильный мужчина, которого я любила.
Массивная Триумфальная арка нависала над нами, когда Марк лавировал на своем фургончике между беспорядочно снующими автомобилями. Действительно, в первый день нашего знакомства он отвез меня домой в Порт-де-Баньоле, в 20-й район на востоке Парижа. Мы не были у него дома, по крайней мере не в самом начале знакомства. Ко мне мы едва ли могли отправиться сейчас. Там была Бетти, готовая засыпать нас кучей вопросов. Этого мне сейчас хотелось меньше всего.
В тот, первый раз я рассматривала руки Марка на руле, когда он пробирался на машине в плотном потоке авто, как настоящий парижанин. Мы ехали мимо площади Республики; мимо огромной бронзовой дамы с оливковой ветвью в руке, поднятой в небеса; мимо щегольского нового здания Оперы…
Вперед и вперед. Марк вез меня к себе домой. Я влюбилась в его руки именно тогда. Я влюбилась в эти красивые угловатые пальцы, в то, как они прикасались к моим коленям, когда мы сидели вместе в машине перед моим домом, и как от этих прикосновений кровь начинала стучать у меня в ушах. Я хорошо помню тот трепет, который рождали прикосновения его губ к моему уху или шее, в тот момент, когда я тянулась к дверной ручке.
— Ne pars pas (Подожди), Энни. Можно я зайду? Просто поболтаем.
Но я знала, что если он окажется у меня, то я не смогу просто болтать.
Разомлев в тепле машины под знакомое урчание мотора, похожее на урчание старого толстого кота, я впала в какое-то полузабытье. Мне не хотелось ни о чем думать. Я хотела, чтобы Марк сам все сейчас решил. Если я смогу добраться до постели, тогда все будет хорошо. Я была убеждена: придет утро — и мы снова окажемся дома, вместе с Чарли. Не было никакого смысла бороться с этим.
— Так, что ты предлагаешь делать, Марк?
Наверное, я немного повысила голос, произнеся его имя, а может, действие алкоголя начало ослабевать, потому что Марк бросил на меня озабоченный взгляд. Или, по крайней мере, мне так показалось.
Интересно, что даже после пятнадцати лет, проведенных вместе, мы иногда не могли четко понять эмоции друг друга, будь-то какое-то короткое замечание или брошенный взгляд.
Марк потянулся к моему колену.
— D'accord. — Он явно хотел казаться спокойным и уверенным в себе. — Просто посмотрим, что произойдет дальше.
Посмотрим. Я повернулась к окну. У меня не было сил возражать. Но тогда мне пришло в голову, что мы всегда именно так и поступали в жизни — плыли по течению.
И вот к чему нас это привело.
* * *
Мы стояли рядом в гостиной Марка, и нам было неловко, словно двум незнакомцам, случайно попавшим в чужие владения. Комната была такой же, как и всегда, — цветной, веселой, на грани помешательства, и заставленной антикварным старьем, которое Марк находил выброшенным на улицах Парижа. Закинув обломки в фургон, он затем восстанавливал вещь или использовал ее части. Я знала историю каждой вещи. Вот старое потертое кресло из клуба, которое он залатал кусочками кожи и рубиново-красным бархатом, хотя пружины все равно торчат из-под обивки. Вот у стены, рядом с проигрывателем, стоит деревянное бюро, которое он нашел на улочке за бульваром Хауссмана. Парижский банк обновлял мебель и выбросил уже порядочно потертое дубовое бюро, сменив его на новую, более современную мебель. В углу, у окна, на черном металлическом основании с достоинством покоится старинная швейная машинка «Зингер» с ножным приводом, которая все так же продолжает безупречно работать. Марк купил ее за двадцать франков у почтенной дамы, которая когда-то работала у Коко Шанель, в ее парижском ателье на улице Камбон.
Тогда я наверняка оказала на него влияние «дзен»[9]. И я помню тот свой первый раз, когда пришла сюда. Марк налил нам вина и поставил запись Херби Хэнкок[10] «Взлетаю», которая тогда показалась мне довольно жалостливой. До того момента мы всегда проводили время у меня. А здесь все было так ново для нас, хотя мы уже и встречались почти год.
— Станцуй для меня, — проговорила я, когда мы стояли напротив друг друга и его пальцы отбивали ритм мелодии на бедре. Наши взгляды встретились.
— Non!
— Потанцуй, или я не лягу с тобой в постель!
— Значит, если я станцую для тебя, то что ты сделаешь для меня? — улыбнулся Марк.
И вот мы снова были здесь. Но в этот раз я хотела только одного — лечь в постель и уснуть. Чтобы проснуться уже дома, с Чарли.
— О, Марк, это так…
Но не было слов, чтобы описать сейчас мое состояние. Все тело ужасно ныло, а мозг вообще отказывался работать. Сумасшедшая усталость накрыла меня своим тяжелым покрывалом. Ощущения были схожими с расстройством биоритмов, которое бывает при перелетах через несколько часовых поясов, только намного, намного хуже. Как в тот раз, когда мы летели из Австралии во Францию, с Чарли, когда тот был еще младенцем. Тогда наш самолет продержали шесть часов на летном поле в Сингапуре, а Чарли плакал всю дорогу от Сиднея до Парижа.
