Она напоминала ангела, о котором он говорил, иллюзорного, золотого и все же ставшего совершенно земным. А ему хотелось бы воспринимать ее как иллюзию, а не женщину, которая его возбуждает.
Надо, чтобы вы выглядели эффектнее, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Цвет вам к лицу, а мужской стиль создает удачный контраст с вашей внешностью.
Вы не скоро получите ее обратно! Она удивительно удобная.
Считайте, что я одолжил ее вам!
Он подошел к креслу, и она приняла ту самую позу, в которой сидела до перерыва. Гейба не впервые посещала мысль, не работала ли она раньше моделью? Но этот вопрос он задаст ей в другой раз.
—Давайте попробуем что-нибудь другое. — Что-то бормоча себе под нос, он передвинул ее на несколько дюймов. Лора внутренне улыбнулась. Она снова стала чашей с фруктами!
Черт возьми, как жаль, что у нас нет цветов. Хорошо бы розы. Хоть бы одну розочку!
Я могу ее себе представить.
Пожалуй. — Он чуть повернул ее голову влево и отступил. — Вот то, что надо! Так я и напишу на холсте! Я достаточно времени потратил на грубые наброски.
Целых три дня.
Когда дело спорилось, я писал картины и за половину этого времени.
Лора ясно представила, как Гейб сидит на высоком табурете за мольбертом и лихорадочно работает, сдвинув брови, прищурив глаза.
У вас здесь много незаконченных картин.
Просто менялось настроение. — Он уже делал кистью широкие мазки на холсте. — А вы всегда заканчиваете начатое?
Она задумалась.
Наверное, нет.
Когда что-то не ладится, зачем доводить дело до плачевного конца?
Иногда вы должны сдержать обещание, — пробормотала Лора, думая о своих брачных клятвах. Она часто думала о них.
Наблюдая ее с близкого расстояния, он уловил в ее взгляде мимолетное сожаление. Как всегда, хоть он пытался этому воспрепятствовать, ее эмоции затрагивали в нем самые сокровенные струны.
Иногда выполнению обещания мешают обстоятельства.
Да. Но они все равно должны быть исполнены, — тихо произнесла она и замолчала.
Он работал почти час, делая рисунок более определенным, утонченным, совершенным.
Она создавала ему то настроение, которого он хотел. Задумчивое. Терпеливое, чувственное. Еще до первого мазка Гейб уже знал, что это будет одна из лучших его картин. Вероятно, самая лучшая. И он знал, что будет снова писать Лору, в другом настроении, в других позах.
Но это завтра. Сегодня же ему хотелось уловить ее тон, чувство, простоту. Это были карандашные линии и изгибы. Черное на белом и несколько оттенков серого. Завтра он добавит сюда красок, дополнит, усложнит рисунок. Когда он закончит, у него окажется ее полный портрет на холсте, и он будет знать ее полностью, так, как никто раньше не знал и никогда не узнает.
—Вы позволите мне посмотреть портрет по ходу работы?
—Что?
Портрет. — Лора оставалась неподвижной и лишь только перевела взгляд с окна на него. — Я знаю, художникам не терпится показать свою работу до ее окончания.
Я не настолько нетерпелив. — Он поднял на нее взгляд, словно приглашая ее не согласиться.
Это нетрудно заметить. — Хотя она сохраняла невозмутимое выражение лица, в ее голосе слышалось удивление. — Так вы позволите мне взглянуть на него?
Для меня это не имеет значения. Вы же понимаете, что, даже если вам что-то не понравится, я ничего менять не стану!
На этот раз Лора засмеялась, более свободно и более глубоко, чем раньше. Его пальцы сжали карандаш.
Вы имеете в виду, если я увижу что-то, что ранит мое тщеславие? Об этом не беспокойтесь. Я не тщеславна!
Все красивые женщины тщеславны. Они имеют на это право.
—Люди тщеславны только тогда, когда придают слишком большое значение своей внешности.
На этот раз Гейб скептически усмехнулся и положил карандаш.
А ваша внешность для вас не имеет значения?
Я же ничего не сделала, чтобы заработать ее, правда. Просто мне повезло, так сказать, мне выпал счастливый случай! Если бы я была невероятно умна или талантлива, моя внешность, вероятно, огорчала бы меня, потому что люди замечали бы только ее и больше ничего. — Она пожала плечами и с поразительной легкостью приняла прежнюю позу. — Но поскольку я ни умна, ни талантлива, то научилась принимать свою внешность как дар, который возмещает отсутствие остального!
А вы стали бы торговать своей красотой?
Почему бы и нет! Но ведь торговать — не зарабатывать, так что это не считается. Вы мне ответите на один вопрос?
Вероятно. — Он вынул тряпку из заднего кармана и вытер руки.
Чем вы больше гордитесь, вашей внешностью или вашим творчеством?
Гейб отбросил тряпку. Странно, что она, такая печальная, такая серьезная, все же вызывала в нем смех.
—Никто никогда не считал меня красивым, так что и говорить не о чем! — Он принялся поворачивать мольберт. Когда она начала подниматься, он знаком велел ей сесть. — Нет, сидите спокойно. Посмотрите с вашего места и скажите ваше мнение.
Лора села и принялась рассматривать портрет. Это был всего лишь набросок, менее подробный, чем многие другие его работы. Ее лицо и тело, ее правая рука, легко лежащая на левом плече. Ему почему-то казалось, что этой позой она осторожно, с опаской, от кого-то защищается.
Лора поняла, что Гейб был прав, предложив ей рубашку. В ней она выглядела более женственной, чем в кружевах и шелке. Длинные распущенные волосы падали тяжелыми локонами на плечи. Она не ожидала найти в своем лице какие-либо сюрпризы, но, поняв его замысел, неловко поежилась в кресле.
Я не так печальна, как вы меня изобразили.
Я уже предупредил вас, что менять ничего не буду.
Вы вольны писать так, как вам нравится. Я просто говорю вам, что вы меня неправильно поняли.
Раздражение в ее голосе забавляло его. Он снова развернул мольберт, но не потрудился посмотреть на свою работу.
А я так не думаю.
Вряд ли меня можно назвать трагичной.
Трагичной? — Он развернулся на каблуках, разглядывая ее. — В женщине, изображенной на картине, нет ничего трагичного! Скорее она отважна.
Лора улыбнулась и встала с кресла.
Я и не отважна, но это ваша картина!
На этом и порешим!
Гейб!
Она протянула руку. Повинуясь ее взволнованному голосу, он подскочил и схватил ее за руку.
Что с вами?
Посмотрите туда, посмотрите! — Она повернулась, выдернула руку и указала в окно.
Нет, с ней все в порядке, понял Гейб. От пережитого испуга ему хотелось задушить ее. Это просто возбуждение! Меньше чем в двух ярдах от окна он увидел одинокого оленя. Он стоял глубоко в снегу, подняв голову и вдыхая воздух. Высокомерно, без всякого страха он смотрел сквозь стекло.
