Она вдруг встретилась глазами с черным глазом телевизора — желая, чтобы он зажегся поскорее и показывал ее еще и еще. Говоря себе, что сегодня, так и быть, останется тут на ночь — сегодня был день ее серьезного успеха, первый день, за которым должны были последовать другие, более успешные. И этот день стоило отметить — пусть даже в обществе Вики.
— Ты абсолютно уверена, что тебе все это ничем не грозит? — Вика, словно догадавшись, что Марина думает о ней, встала на пороге комнаты. Как всегда произнося не те слова и, сама того не желая, подталкивая ее к тому, чтобы уйти и не слушать весь вечер занудных разговоров. — Просто мне кажется, что это так опасно. Знаешь, я точно завтра с нашим по безопасности переговорю — он в прошлом комитетчик высокопоставленный, у него связи дай Бог. Мне так спокойнее будет — и тебе. Да, а ты что еще здесь — я ведь уже накрывать собиралась, а ты даже в душе еще не была. Ну что за безобразие?
— О, милая, ты так меня измучила, — протянула томно, прикрывая глаза, следя из-под ресниц за Викой, протягивая руку и, дождавшись, когда та подойдет, запуская ее в вырез халата. — Но может, мы начнем с десерта? Вот с этого самого? Ты ведь мне не откажешь?
Рука оказалась между не успевших сжаться худых ног, проникая туда, где ее не ждали, — а вторая ласкала крошечную грудь, мягкую и висящую вяло. Так было лучше — так не надо было говорить. И когда тело под ее руками начало дрожать, она потянула его на себя — пристроившись снизу между широко раздвинутых ног, лаская языком все вокруг нависшего над ней колючего темного треугольника, влажнеющего на глазах, исходящего желанием. И наконец перечеркнула его прямой линией, заставляя раскрыться — и заставляя владелицу этого треугольника сосредоточиться в той точке, в которой находился сейчас ласкающий ее язык.
Она ненавидела думать во время секса — мало того, что это было неестественное для нее занятие, так еще и сам акт был для нее священен. И она просто улыбнулась внутренне — хваля себя за то, что, как всегда, поступила абсолютно правильно. В который раз убедившись, что секс есть идеальное лекарство — спасающее от мыслей и сомнений, раздумий и разговоров, страхов и предчувствий.
Какими бы неприятными они ни были — эти самые предчувствия…
— А вы не родственница, случайно? Ну знаете, актриса такая есть — тоже Польских? А как зовут, не помню… Нет, не родственница?
Она вздохнула.
— Господи, ну почему некоторые мужчины так бестактны? Это ужасно, знаете, — видят перед собой эффектную молодую девушку, а вспоминают какую-то актрису, причем даже не голливудскую. Неужели я у вас вызываю только такие ассоциации?
Он посмотрел на нее непонимающе и, кажется, растерялся. Он явно не ожидал вопроса, тем более заданного таким тоном. Для него ее поведение не приличествовало тому поводу, по которому они встретились, — в этом, наверное, было дело. А она уже, признаться, забыла, в каком именно фильме играет главную роль.
— Значит, не родственница? — переспросил еще раз неуверенно. — А я вчера фамилию вашу записал — а сам думаю, что знакомое что-то. Вы уж извините…
Она чуть пожала плечами, показывая, что ей все равно — пусть не оправдывается. И раз он не может ее оценить — это его проблема. Его трагедия даже.
— А вчера стал вас искать — а вас уже нет. А потом передача эта. Я-то сам не видел — а начальство увидело. Ну и мне — ищи быстро, найди во что бы то ни стало. Ну, я вам звоню, а у вас машинка эта — автоответчик. Я даже испугался.
Она молчала. Утром, когда она вернулась, на автоответчике их было штук десять, звонков от этого лейтенанта. И она их прослушала — все похожие один на другой по содержанию, но не по эмоциям. Каждый последующий был куда взволнованнее, чем предыдущий, и голос был более отчаявшийся — а последнее сообщение вообще было наговорено подавленным шепотом.
Она прослушала их все — и легла спать. Ей из-за Вики пришлось встать непривычно рано, в восемь, — она боялась, что Вика уйдет без нее, оставив ей ключ и записку. И хотя та ее специально не разбудила, а когда увидела, что Марина встает, начала уговаривать остаться, она героически поползла под душ, а потом тупо пила кофе, не в силах проснуться окончательно.
Она была против издевательства над собой и поощряла свои слабости, но поддаться данной слабости и взять у Вики ключи означало бы вернуться к тому этапу, который они уже проходили не раз. И который она прервала сама несколько месяцев назад, в очередной раз вернув Вике комплект ключей и сказав, что не может мешать ее личной жизни и портить ее существование своим бестолковым поведением. И это вовсе не означает, что она уходит совсем, — она будет приезжать, обязательно, но только по предварительной договоренности. И даже, может, будет оставаться — иногда.
Это было лицемерно, насчет Викиной личной жизни — но та порой забывала, кто придумал для нее эту активную роль, начинала командовать и контролировать, лезть в отношения с родителями и давать советы, проявлять чересчур повышенную заботу и устраивать сцены ревности. Так что приходилось время от времени ставить ее на место — заодно давая ей шанс найти себе кого-нибудь. Какую-нибудь подругу — если уж ей так хочется жить с женщиной.
Хотя Вика и мужчину могла бы себе найти — ведь она, Марина, сделала Вику совсем другой, совсем непохожей на ту, какой она была когда-то. И внешне другой заодно — аккуратно намекнув, что, начав достаточно зарабатывать, она может удалить так смущавшие ее кроличьи зубы и сделать себе нормальные.
А вот научить Вику выигрышно одеваться и краситься ей так и не удалось — та упорно таскала в свой банк брючные костюмы и пользовалась минимумом косметики, словно по-прежнему боялась обращать на себя внимание. Словно старалась как можно меньше походить на женщину. Словно в ту первую их совместную ночь Марина разбудила в ней мужское начало, постепенно вытеснявшее из организма начало женское.
Вот поэтому она и не осталась. А к тому же она знала, что будут звонки, — и, вернувшись домой и убедившись, что они были и что их было много, сочла, что имеет право заснуть. Тем более что она все равно валилась с ног, даже в Викином «опеле» задремала, пока та ее везла до дома, хотя ехать было минут двадцать, — а перед походом в милицию надо было выспаться, чтобы выглядеть свежей и отдохнувшей. Может, конечно, от нее ждали усталого, трагичного, затравленного вида — но она не собиралась оправдывать их ожидания.
А где-то в два она ему позвонила, этому лейтенанту Мыльникову — и даже произнесла удивленное «Вы так мне рады?!» в ответ на его восторженные вопли. И сказала, что вчера, кажется, ей не были столь рады — но если надо, она готова приехать часам к пяти. Именно к пяти — никак не раньше. А то, что его начальство ждет ее в четыре, — это ее, к сожалению, никак не устраивает. У нее есть свои дела.
