Это – вроде как: на стадионе хочешь свистнуть в два пальца, а выходит пшик, или: с гордым, надменным видом проходишь по пустой танцплощадке и, только садясь, замечаешь, что позади, зацепившаяся за чулок, тянется длинная лента туалетной бумаги.
К сожалению, поблизости нет никого, кто бы оценил мой голливудский скрежет шин. В такое время никого на дороге нет. Все магазины закрыты до десяти часов, и никто по субботам не встает раньше времени.
Я знаю совсем другую Курфюрстендамм. Полную людей, машин, запахов. И как всякое место, которое я помню полным жизни, эта улица, сейчас такая пустынная, трогает меня до глубины души.
То же самое ощущение я испытала очень давно после одной вечеринки.
Мои родители были на отдыхе, я пригласила друзей. В кухне я накрыла стол с закусками: салат с лапшой и бутербродики с сыром. Холодное шампанское, в холодильнике пиво. В гостиной громко играла группа «Police».
В спальне моих родителей Кристина Меркштайн, которая сидела рядом со мной на немецком, потеряла невинность. Георг Зайтц (он был хуже всех по математике) блевал в ванной, потому что выпил слишком много красного мартини. Иоахим целовал меня взасос, танцуя со мной возле шкафа, а Стинг пел:
Roxanne! You don't have to wear
that dress tonight
Walk the streets for money
You don't care if it's wrong or if it's right
Roxanne![17]
Около часа все закончилось. Друзья ушли, поцелуи прекратились, шампанское выпито, мартини выпит, дом пуст. Ни одно место не кажется более пустынным, чем то, где только что кипела жизнь.
Нигде мне не было так одиноко, как в таких местах. Когда суматоха позади. Когда еще кажется, что вот-вот услышишь смех и голоса. Но все тихо. Еще пахнет людьми, друзьями, но их больше нет. Пахнет куревом, но никто не спросит, не осталось ли еще сигарет. Вокруг нет больше людей, только их следы. Я знаю, как это бывает. Как будто это было вчера. Проклятье, как давно это было.
Передо мной тащится подметальная машина. Чистят Кудамм перед субботним штурмом. Я медленно обгоняю ее. Кто сидит внутри? Все равно. Это единственный друг, который есть у меня в этот час. Каждый, кто сейчас не спит и находится на улице, – мой друг. Я заглядываю в кабину водителя и глупо киваю.
Мужчина меня не видит. Он сосредоточенно смотрит в правое зеркало заднего вида, чтобы не пропустить ни клочка мусора. Оранжевая кепка глубоко надвинута на лоб, в углу рта прилепилась сигарета. Наверняка один из тех мужиков, кто в одиночку справляется со своими бедами.
Я рада, что он меня не заметил. Такой бы не кивнул в ответ. Мужчины в основном не склонны отвечать на кивки. Они вовсе не радуются, когда громко кричишь на всю столовую: «Эй, Олаф!» или если вечером в баре ты подкрадешься сзади, закроешь ему глаза и спросишь: «Угадай, кто это?», или на платформе, при виде его, ты от восторга уронишь чемодан и завоешь: «Кто меня обниииимеееет?»
С такими вещами они плохо справляются. Им может казаться забавным, когда другие не скрывают свои чувства, но выказывать волнение самим – нет, это ниже их достоинства. Такое допустимо лишь во время великих спортивных событий, например при оглушительной победе их любимой футбольной команды. Филипп любит повторять: «Куколка, представь: если бы мы оба были так эмоциональны, на что стала бы похожа наша мебель?»
Филипп более рассудительный, чем я. И – я это быстро заметила – он из тех мужчин, которые любят побыть наедине с собой.
Мне же, напротив, наедине с собой делать практически нечего. Я не тот тип. Если со мной что-то происходит, я обязательно должна поделиться. Если со мной ничего не происходит, мне тоже надо об этом рассказать. Когда у меня неприятности, я хочу нагрузить ими как можно больше людей. Если что-то болит, лучшее лекарство для меня – повышенное внимание к моей персоне. Если я весела, то не потерплю угрюмого лица рядом с собой. Если у меня проблемы, то я привлекаю как можно больше людей для их разрешения. Это как при погоне: чем больше ищеек участвуют в слежке, тем быстрее будет схвачен злодей.
У Филиппа все по-другому: чем больше его тормошишь, тем меньше он говорит. Он долго раздумывает, принимает решения сам, страдает молча, а потом упрекает меня – что вообще полный абсурд, – что я ему не сопереживаю.
«Ты занята только собой», – заявил он мне на днях с горечью. Я же целый вечер взволнованно и очень интересно рассказывала Филиппу о моих постоянных гостях в кафе «Химмельрайх» и совсем забыла его расспросить о важном для него судебном слушании, состоявшемся днем.
А ведь и правда он еще за несколько недель сообщил, что для его карьеры было бы очень неплохо, если бы Ирис Бебен выиграла процесс против своего парикмахера. Тот соорудил ей такую завивку, что бедняжка стала выглядеть как Майкл Джексон в те годы, когда он еще пел с пятью другими Джексонами. И поэтому она не решилась выйти и принять телевизионный приз, который вместо нее достался Ханнелоре Эльснер.
Признаюсь, я просто забыла об этом спросить. Точнее: я вообще забыла про это дело. Но Филипп сам виноват. Он просто не удосужился мне объяснить, насколько это для него важно. В своем стремлении действовать по-мужски, самому, никого не спрашивая, он говорит обо всем, как о чем-то неважном. С моей же точки зрения, важно все, – а это тоже осложняет расстановку приоритетов.
«Филипп, – говорила я укоризненно, – ты слишком мало о себе рассказываешь».
«Что я должен тебе рассказывать? Все, что я имею сказать, уже известно».
Думаю, этим все сказано о глубокой пропасти между полами.
Филипп, и это я тоже заметила сразу, принадлежит к тому сорту мужчин, которым после работы требуется время для общения с самим собой.
Я этого, честно говоря, никогда не понимала. Зачем ему время для общения с собой, когда в это же самое время он может общаться со мной? Для чего читать скучную газету, если я готова сообщить детально и подробно обсудить все важнейшие события дня, да еще их и прокомментировать?
Я знаю многих мужчин, которым нужно время для себя, и очень мало женщин, относящихся к этому с пониманием. Это чаще всего приводит к тому, что тот час, который мужчина хотел посвятить себе, он посвящает ругани с женой, потому что она требует отдать ей это время.
Филипп и я, как скоро нам стало ясно, вообще не особо подходили друг к другу. Я посчитала это многообещающим началом. Ведь если рядом кто-то такой же, как я, то лучше уж оставаться одной. Иначе я вообще буду незаметна.
Я невысокого мнения о так называемой гармонии. Ее ценность необыкновенно завышена. То же скажу и об уравновешенности, спокойствии и умении вести дискуссию. То, что мы с Филиппом никогда не составим гармоничную пару, стало ясно в первую же минуту нашего знакомства, когда мы молча стояли возле расплавившегося почтового ящика, в котором горело мое любовное послание Хонке. Наши сердца, бьющиеся друг для друга, согревались возле него, как возле потрескивающего камина, и я была полностью захвачена романтикой и полнотой момента, когда вдруг Филипп фон Бюлов откашлялся, вытащил свой мобильный телефон и сказал: «Я позвоню в полицию. Если хотите, я могу защищать вас на процессе о причинении ущерба. Я думаю, что я вытащу вас даже без предварительного залога. Но к внушительному штрафу вы все же должны быть готовой».
