К дому пристраивались новые крылья и этажи, к нему добавлялись новые патио[32], вокруг него разбивались новые лужайки — и, наконец, Вилла Глория разрослась, расширилась, раскинулась по склону горы словно разноцветный, сотканный из разной пряжи ковер. Дорожки и аллеи заканчивались изысканно устроенными полянками, украшенными статуями и фонтанами; стены, воздвигнутые вокруг усадьбы, своей геометрически правильной архитектурой напоминали сооружения древних священнослужителей Митлы[33]. В скале была выдолблена узкая лестница, спускающаяся к небольшой закрытой бухточке; время от времени здесь устраивали купания самые закаленные из гостей Саманты.
Для Саманты Вилла Глория со всеми ее постройками, излишествами и прибавлениями символизировала ее самоё, выражала ее собственный рост и процветание. «Внутреннее совершенство находит свое отражение снаружи, — любила она повторять. — С течением времени истинная красота волнует все больше и больше…»
— Печально только, что ни этот дом, ни я сама сейчас уже не те, что были прежде, — с сожалением призналась она Бернарду Луису Фонту как-то утром вскоре после своего возвращения из Швейцарии.
Фонт, француз по национальности, жил в Акапулько вот уже без малого двадцать лет; он консультировал Саманту по деловым вопросам и был ее давнишним другом.
— Дом и я, — продолжала Саманта, но уже без горечи в голосе, — мы оба носим следы старения, дорогой Бернард. И стоимость ремонта растет с каждым годом, тогда как прибыль на вложенный капитал только уменьшается.
Фонт был мужчиной маленького роста с солидным кругленьким животиком и шевелюрой серо-желтого цвета. Его маленькие глазки навыкате всегда наблюдали окружающее с каким-то нервическим любопытством, словно исподтишка. Существенным дополнением к лицу Фонта — этаким влажным и дрожащим придатком — служили бледные складки жирной кожи, свисающие с подбородка, и необъятная нижняя губа.
Он говорил по-испански с французским акцентом.
— Вы становитесь еще прекраснее с каждым годом, моя дорогая.
— Очень приятно это слышать. Но вот что мне интересно, Бернард. Эти поездки в Женевскую клинику стоят все больше и больше год от года, и зачем, спрашиваю я себя, все это нужно? А этот режим, эта диета — такая скукотища! «Возрождение красоты и здоровья» — так обещает доктор Кэниг. И у меня нет оснований обвинять его в том, что он так уж не справился со своим обещанием… И все же, стоит ли это все затрачиваемых усилий?
— Да конечно! Все ваши друзья восхищаются вами и завидуют вам! И ни один человек даже на секунду не может допустить, что вам уже минуло двадцать пять.
— Тридцать, — поправила она его; в ее голосе чувствовалось сожаление.
— Как вам будет угодно. Но я не вижу смысла в том, чтобы позволять возрасту взымать его ужасную дань, когда это можно предотвратить. Вы красивая женщина, дорогая Саманта, и ваш долг перед всеми нами — оставаться такой как можно дольше. Когда я умру, специально накажу заколотить ящик, чтобы никто не мог сказать: «Ну и урод этот мертвый французишко!» Вы — другое дело. Вы и в смерти сохраните свою прелесть, а в ссудный день она станет вашим искуплением.
Она послала Бернарду воздушный поцелуй.
— И я люблю вас, Саманта.
Она нахмурилась, потом быстро разгладила лоб, вспомнив, сколько вреда нахмуренные брови могут нанести ее изящно и утонченно сделанному лицу — подтянутому, подшитому, лишенному малейших морщинок и облагороженному.
— Жизнь учит нас многим вещам, Бернард. Я убедилась в том, что женщина, лишенная достаточных средств, встречает на своем пути только отчаяние и уродство. — Образ Кико встал у нее перед глазами — «того прекрасного распутника». — Хоть я и ненавижу обсуждать это, Бернард, но я вынуждена признаться: мои средства на исходе. Мы оба знаем об этом.
— Рынок нестабилен…
— Я начинаю бояться, Бернард.
— Это лишь свидетельствует о необходимости принять некоторые предосторожности, — ответил он. — Возможно, следует навести кое-какую экономию, по крайней мере до того, как условия изменятся к лучшему.
— Экономию! — Саманта выпрямилась в своем кресле. Они сидели на маленьком патио, обрамленном пунцовыми и ярко-желтыми цветами; дворик выходил на Римский бассейн. Саманта показала рукой на пруд, на изысканные комнаты для одевания у дальнего конца аллеи. — Что мне делать, Бернард? Дать объявление — «принимаю постояльцев»? Открыть бассейн для посетителей, десять песо в день, включая comida[34]?
Щеки Бернарда затряслись от веселья.
— Ничего такого радикального не нужно делать. Тем не менее экономия полезна нам всем.
— Например? — с вызовом спросила Саманта.
— Ваши слуги. Четыре садовника, Саманта, и четыре горничные! Плюс…
Повелительным движением отлично вылепленного подбородка она заставила его замолчать.
— На Вилле Глория жить без слуг просто невозможно. За этим домом необходим правильный уход.
Галльское лицо Бернарда приняло опрокинутое выражение.
— Ты не должен дуться, дорогой Бернард. Мне настоятельно нужна твоя помощь, я считаюсь с тем, что ты мне советуешь — во всех делах, но некоторые вещи являются основополагающими. Еще чаю? — Она нажала на звонок, и появилась маленькая мексиканка в черной юбке и белом переднике.
— Sí, señorita[35]?
— Mas té para el señor[36].
— Sí, señorita.
Девушка быстро вернулась, неся высокий стакан чая со льдом. Когда она удалилась, Саманта подошла к низкой каменной стене, окружавшей террасу. Внизу Висенте, ее слуга для разных мелких поручений, чистил бассейн. Его всегда содержали в порядке, заполненным, чистым, с подогретой водой. И она не сомневалась в том, что хоть один из слуг, даже в ее отсутствие, посмеет нарушить сословные рамки и искупаться в нем. И правильно, каждый должен знать свое место. Она повернулась — уверенная в себе и холодная женщина со светлыми распущенными волосами, обрамляющими худое лицо.
— Не возьмешь ли на себя труд уточнить свой план?..
От неожиданности подбородок Бернарда отвалился почти до груди.
— План экономии?
— Я учту все твои предложения. Но никаких обещаний…
— А, хорошо. Главное в экономии — самодисциплина, так сказать постоянная бдительность по отношению к своему кошельку. Бережливость даже в малейших расходах. Во-первых, акции, держателем которых вы являетесь, не оправдывают наших ожиданий, а некоторые из ваших инвестиций оказались не столь прибыльны, как мы имели право предполагать. И вы с полным основанием можете считать, что вас подвел не кто иной, как Бернард.
