Если моя челюсть отвиснет еще ниже, она упрется в мысы моих ботинок.
— Это одно из моих самых больших сожалений. У меня сложилось впечатление, что она занимается торговлей девочками, детьми… неважно. Долгая история. Мне не хочется начинать с неправды, поэтому я буду честен.
Когда я молчу слишком долго от шока и замешательства, он добавляет:
— Я убил человека, который дал мне эту неверную информацию, что Ева торговала людьми.
Я сглатываю, пытаясь вернуть к жизни свой онемевший язык.
— Тогда ладно.
— Знаю, что это не оправдывает моего поступка, но я и не пытался это так подать. Я просто объясняю причину.
— Э-э-э…
— Теперь она замужем. Родила близнецов. Я приглядываю за ними, когда ее муж уезжает из города на работу. Мы вроде как сдружились.
— Значит, в конце концов проблема разрешилась.
Мне удалось говорить как разумному человеку, а не как зомби с картофельным пюре вместо мозгов, каковой я на самом деле являюсь.
— Скажи-ка мне, — резко требует он, — почему ты отдала то, что у меня украла, на благотворительность. Зачем рисковать без финансовой выгоды? Что ты получила?
У меня уже голова болит от этого парня.
— Какое это имеет значение?
— Мотивация говорит о характере. Скажи мне.
Боже, какой же он властный. Это меня раздражает, но тут я вспоминаю о Фин и Макс, и о том, по какому тонкому льду мы с ними сейчас ходим, поэтому решаю уступить.
— Ладно. Мы сделали это, если тебе этот так важно знать, чтобы загладить вину.
Наступая долгая мучительная молчание.
— Загладить свою вину перед кем? — допытывается он.
— Ну... перед миром, полагаю.
Есть еще одна пауза, на этот раз длиннее.
— И какие же ужасные грехи совершили Робин Гуд и ее веселая шайка разбойников, чтобы возмещать ущерб перед всем миром?
— Не наши грехи, — тихо отвечаю я.
— Тогда чьи же?
Не знаю, зачем я ему это говорю.
Может быть потому, что я никогда раньше не произносила этих слов вслух, или потому, что я чувствую, как много зависит от моего ответа, или потому, что я много выпила. Но слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить. Вместе с ними приходит странное чувство облегчения.
— Наши отцы — плохие люди. Очень плохие люди. Из тех, кому наплевать, кому они причиняют боль, чтобы получить желаемое. Мы забираем у таких же людей. То, что мы делаем, это своего рода… это наш маленький способ сделать добро. Мы пытаемся загладить свою вину за то, что связаны с такими засранцами.
Из-за его долгого молчания, я начинаю волноваться.
— Я не лгу.
— Я верю тебе, — говорит он удивительно мягким голосом.
Так как он больше ничего не добавляет, меня охватывает паника.
— Эм... Все как-то так. Вот и вся причина, — лепечу я. — На самом деле то, что мы делаем, недопустимо. Одна из нас неизбежно напортачит. Чудо, что мы до сих пор не загремели в тюрьму. Вообще мы работаем, мы не абсолютные преступники, скажем, подрабатываем. Ну, я не хочу, чтобы ты решил, будто мы не воспринимаем это всерьез, потому что очевидно, что мы согласны, что играем с огнем…
— Я хочу тебя видеть.
Его тон утратил всю свою мягкость. Он по-прежнему низкий, но теперь в нем слышится напряжение с темной потребностью, от которая моя паника взлетает до небес.
Воздух покидает мои легкие. Сглотнув комок в горле, я шепчу:
— Зачем?
— Ты знаешь зачем, — хрипло отвечает он.
Господи, помоги мне. И это не потому, что он хочет меня убить.
Я даже не подозревала, что мое сердце способно делать то, что оно делает — пульсирует и трепещет, превращая мои конечности в лапшу и заставляя все мое тело дрожать.
— Я... у меня есть парень.
Он издает тихий звук недовольства.
— У нас так хорошо обстояло дело с правдой, маленькая воришка. Я знаю, что у тебя нет парня. Я знаю, что у тебя уже много лет ни с кем не было серьезных отношений. Я знаю твою кредитную историю, сколько денег у тебе на счете и что, вероятно, твоя фамилия фальшивая, потому что я покопался в твоей прошлом и обнаружил несколько интересных дыр в твоей истории. — Его голос падает. — А еще я знаю, что нравлюсь тебе, хотя ты никогда в этом не признаешься.
Я не могу говорить. В любом случае, вряд ли существуют слова, которые могли бы должным образом передать глубину моего шока.
Наконец, я вытаскиваю голову из задницы и говорю единственное, что приходит на ум, хотя это даже не входит в десятку самых актуальных тем разговора после бомб, которые он только что на меня сбросил.
— Как ты нашел меня?
— Я повесил на твою куртку маячок. Под воротником, с левой стороны.
Моя рука взлетает вверх, чтобы пошарить под воротником куртки, и мои пальцы натыкаются на крошечный круглый кусочек металла, гладкий и прохладный.
Я снимаю его и с неверием изучаю. Меньше десятицентовика. Маленькая электронная штука с мигающей лампочкой.
— Я бы сказал, что сожалею, но мне не жаль. И, как я уже сказал, мне хочется начать все правильно. Так что никакой лжи. Для каждого из нас, — добавляет он сурово, как будто это вполне разумно.
Как будто он не полностью закоротил мой мозг.
— Что происходит? — едва слышно спрашиваю я.
— Будь в переулке за баром через шестьдесят секунд, и я тебе все объясню.
Телефон в моей руке умирает.
Я смотрю на него, застыв, пока кто-то не стучит в стекло телефонной будки. Подпрыгнув на месте, вижу Макс. Она поднимает вверх большой палец, спрашивая, все ли нормально.
Я медленно вешаю трубку и открываю дверь.
— Ну? Как все прошло? — налетает она.
— Я почти уверена, что он не собирается нас убивать.
Какое-то время она изучает выражение моего лица.
— Тогда почему у тебя такой вид, будто тебя сейчас стошнит?
— Потому что он ждет меня снаружи.
Она резко оборачивается и в шоке смотрит на выход, на который я указала.
