домовые. Как там сейчас хорошо!.. И я сломя голову бегу домой.
Мама любит книги про Анжелику, индийские фильмы, российские мыльные оперы, что идут после «Времени» на Первом канале. Она никогда не витает в облаках, не грезит о высоком и уж тем более не сочиняет стихов. Ее можно было бы назвать недалекой, но она обладала природной хитростью и непотопляемым чувством юмора.
Мы пьем чай с горячими румяными шариками из творожного теста, следим за драмой, развернувшейся на экране старого, искажающего цвета телика, но сопереживать актерам не получается: мама отпускает в адрес страдающей героини и ее мачо скабрезные шутки и громко хохочет.
В комнату ухожу рано — от поездки в Прасковьино мама так и не отказалась.
* * *
Скоро для меня не будет вещи страшнее, чем ноутбук Ви — едва на него взглянув, я вспоминаю свое забытое обещание. Открываю диалог, состоящий всего из двух сообщений, старательно набираю по памяти сегодняшний стих и отправляю его Че. Пусть распорядится им так, как считает нужным.
Раздеваюсь, расстилаю на диване застиранное посеревшее белье, залезаю на скрипучие пружины и прячусь под простыней. Однако мне не спится: режим сбит полуденным сном и духотой. Тоска расползается под ребрами, но в то же время во мне оживает нежное тепло… Сюрприз: оно никуда не делось! Вздыхаю, верчусь, но первая же мимолетная дрема больше похожа на красочную мечту о парне, который мне не принадлежит.
В разгар моей внутренней борьбы ноутбук Ви навязчиво защелкал очередью из сообщений.
> Солнышко, выйди в Скайп плиз…
> Давай с моего аккаунта, я сделала себе новый
> Я просто пьяная, звездец, мимо кнопок мажу
>:):):)
> Поболтать хочу, Тань. Ты мне нужна.
Минут десять уходит на то, чтобы разобраться в премудростях Скайпа и наконец увидеть Ви — за несколько дней разлуки она нисколько не изменилась: широко улыбается, постоянно заправляет за уши непослушные белые пряди, невпопад смеется и сыплет нашими общими, придуманными самой жизнью, приколами. Мгновенно забываю о расстоянии между нами в полстраны, рассказываю, что сегодня очень жарко и, как обычно, ничего не происходит. И что мама наконец бросила пить.
— А я вот начала! — гогочет Ви и чокается с экраном пивной бутылкой. — Ребята, тут тоска смертная!..
— Ну и дура! — хихикаю я.
И Ви выдает:
— Ты там не влюбилась случайно? Ты какая-то странная!
Я впала в ступор. Это же Ви — моя подруга, мое Солнце. У меня не должно быть от нее секретов, как бы страстно мне ни хотелось их иметь. И какое облегчение, что Ви далеко, и наш разговор — лишь иллюзия: синюшная плоская картинка, запоздалый звук и взгляд, устремленный на экран, а не в глаза собеседника.
— Без шуток, тебе давно пора! Я в твоем возрасте уже перестала быть девочкой! Хотя дело, конечно, твое. Просто мне повезло, у меня был Че. Вот бы и тебе так повезло! Я надеюсь, ты мне сразу все расскажешь, да? Друзья навеки — помнишь? Твое здоровье! — Она снова задевает стеклянным донышком фронтальную камеру своего ноута и присасывается к горлышку бутылки.
А я молча вырубаю ноутбук и заталкиваю его под диван.
Глава 15
Полупустая грязная электричка, гудя, ползет сквозь замерший в неизвестности мир, над которым вездесущим оком Саурона восходит слетевшее с тормозов Солнце.
Я еду той же дорогой, по которой Ви упорхнула в свое будущее — но мне добираться всего пару часов. И приеду я в прошлое.
Прасковьино — забытая деревня в трех километрах от станции, затерянная в полях, обдуваемая всеми ветрами. Когда-то в ней жили родители отца, да и сам отец родился и вырос в простом бревенчатом доме, что уже много лет стоит с заколоченными окнами, закрытый на огромный амбарный замок. Здесь нет никаких благ цивилизации, кроме электричества — даже сотовая связь ловит сеть через раз.
Мама кемарит на сиденье напротив, уронив голову на руки, заботливо обнимая клетчатую сумку, набитую съестным и моющими средствами — неугомонная блюстительница чистоты, дремавшая в ней много месяцев, наконец пробудилась.
Улыбаюсь и провожаю взглядом деревянные домишки, проплывающие вдоль насыпи, цветы в палисадниках, перелески, погосты, поля. Я рада, что уехала из города, исчезла, потерялась — ищите меня теперь.
«Идите вы все… И ты, Че, красивый улыбчивый зомби, разбрасывающий свою боль вокруг, как заразу. И ты, Ви, сделавшая его таким. Хоть бы он заставил тебя сознаться! Помиритесь и исчезните из моей жизни куда подальше. А ты, подруга, и свои вчерашние слова с собой забери».
Снова кусаю губу, вдыхаю ртом горячий разреженный воздух и закрываю глаза. Ви не виновата — ничего нового она мне не сказала. Об их романтических встречах и страстных ночах я и так знаю в мельчайших подробностях, хотя всегда старалась не вслушиваться в многочасовые рассказы подруги на эту тему.
Вот и еду в глушь, чтобы успокоить сердце. Пару раз легонько стукаюсь о дребезжащую перегородку, обшитую фанерой — для профилактики.
* * *
Под заунывные мелодии радио «Шансон» из динамика ожившего транзистора деда мама борется с паутинами, опутавшими изнутри бревенчатую избушку, выметает из углов пыль и мышиное дерьмо, заливает поверхности хлоркой, драит полы и до блеска натирает хрупкие, отливающие радугой оконные стекла.
— Вот, Танюх… Сколько мы тут с тобой не были, а? — удивляется она.
— Два года! — подаю голос с отсыревшей допотопной тахты. Устроившись на ней по-турецки, я весь день разбиралась с ворохом старых бумаг и пожелтевших газет, добытых из недр старого сундука в чулане. «Пусть всегда будет солнце» [5], — напечатана на последней полосе газеты детская песенка, и я рву изъеденную жуками страницу на мелкие клочки. В последний раз мамино «просветление» пришлось на теплое время года пару лет назад — ровно столько мама не была на местном заросшем кладбище, где похоронены папа и брат.
— Два года, — испуганно шепчет она и садится на венский стул с истлевшим поролоном на сиденье.
— Вот ты все пьешь, пьешь, мам, прикидываешься, что живешь
