Гнев. Ярость. И желание убить их резкими картинами возникали в сознании Королевы. Но она бы не возвысилась до подобной власти, не понимая, что решения лучше не принимать на горячую голову.
Проснувшись утром, она с пугающей улыбкой велела придворному лекарю создать лед — средство способное гасить влечение. И шли годы, пока наконец сыворотка не увидела свет.
Сердца девятерых не выдержали холодного эффекта.
А лед десятого неминуемо начинал таять, когда он встречал нареченною. Случалось, это не так часто, раз в несколько сотен лет и Королева вполне могла с этим жить, уничтожая каждую новую, чья оллеуия создавала помехи.
Я сидел и наблюдал за тем, как девушка с аппетитом ест. Встречаясь с моим взглядом, она смущенно улыбалась, вспыхивала и поспешно возвращалась к еде.
Я выстоял в купальне, но впереди нас ждала ночь.
Глава 11
Георгий
Дочитав присланные мне отрывки, я откидываюсь на спинку своего кожаного кресла и позволяю глазам чуть прикрыться, следуя за нитями чужого рассказа проворно направляющими меня в даль. Мое путешествие длится от силы секунд пять, как дверь вдруг с беспардонным грохотом отворяется, и единственная женщина, которая может позволить себе подобные широкие жесты в моем доме, сверкая пытливыми глазами, немедленно направляется ко мне. Замысловатое платье на ее фигуре привычно бьется в нелёгком выборе между эпохой модерна и кокетством бортпроводницы. Как ей всякий раз удается так подбирать свои наряды, до сих пор остаётся для меня загадкой.
— Сынулик! — не важно, что мне перевалило за тридцать, для матери я всегда остаюсь чем-то уменьшительно-ласкательным. Но, надо отдать ей должное, деловые встречи служат исключением, там у меня появляется имя, а при хорошем раскладе может прозвучать еще и отчество.
Она целует меня в обе щеки, щедро одаривая своей неизменной красной помадой и сразу, как и всегда, переходит к делу:
— Ты читал? Как тебе? Какие твои прогнозы?
Все это время Инга нерешительно стоит около распахнутой двери моего кабинета и виновато смотрит. Няня, помогающая по хозяйству, всегда строго бдит часы моего уединения в кабинете. Но теряет хватку, стоит ступить в дом маминым поспешным шагам.
— Мам, ты голодна? — задаю короткий вопрос.
— Нет, — покачав головой, садится в кресло напротив и складывает руки в выжидательный замок. — Но вот чаю…
— Хорошо, — киваю девушке, верной статуей ожидающей вердикта. — Инга, будьте добры, сделайте нам два чая и организуйте корзинку с марципановыми печеньями. — стоит упомянуть любимые печенья владелицы Эры, и довольная улыбка медленно, но незамедлительно появляется на лице матери, как проявившийся снимок на polaroid. Мы их держим в доме исключительно ради ее визитов.
Инга почтительно кивает, словно получила задание спасти планету, и спешно удаляется, бесшумно закрыв за собой дверь.
— Ты отправила мне отрывки минут двадцать назад, — строго отчитываю женщину напротив, нетерпеливо обживающую кресло. — Просил же не гонять, опять Шумахера включила?!
Отмахнувшись, она чуть подается вперёд:
— Ну так, что ты скажешь? Ты ничего не отвечал! Я тебе писала.
Малышева Римма Константиновна вырастила меня одна, дав лучшее возможное образование и любовь, на которую была способна ее душа. Но я с самого детства знал о существовании иерархии:
Вначале идёт Эра.
И только потом — я.
Это для неё являлось настолько естественным, сродни дыханию, что как-то само собой стало таким же и для меня. Но, когда на свет появилась моя Анечка, я, выращенный в постоянном лозунге «Эра наше все», сразу, без раздумий, поменял флаг, пароли и явки, и для меня всем стала дочь.
По удивленным глазам матери, осознавал — для неё непонятно и дико, как я могу отложить бумаги и заняться вопросом ребёнка, пришедшего ко мне посреди рабочего дня, ведь в своё время я имел доступ к телу лишь после того, как владелица издательства решит все дела. Но мы, к счастью, никогда не поднимали этот вопрос.
У каждого имелась своя молчаливая Вера.
Ее утверждала, что однажды я осознаю истину и изменю свое отношение.
Моя же, что истину я уже осознал, и она вполне меня устраивает.
— Не уверен, — неопределенно произношу свой вердикт. — Местами перебор, а местами суховато.
Мать изучающе впилась в меня взглядом и усмехнулась Чеширскому коту на зависть.
— И ничего в штанах не шевельнулось, пока читал? — никаких порогов на тему личных границ она между нами никогда не выстраивала. А мои барьерные попытки с умилением уничтожала.
Шевельнулось. И вполне себе определенно. Я как раз обдумывал принять предложение Стаса заехать с ним в бар.
Но сообщать об этом не имел никакого желания.
Эта авторша конкретно меня нервировала.
Плотно сжав губы, оскорблено и строго смотрю на мать, но не выдерживаю и, моргнув, меняю тему:
— Это же твоя идея с этим романом. К чему тогда меня приплетаешь? Подобная литература меня не привлекает.
— Георгий Константинович, можно? — чуть приоткрыв дверь, в неё заглядывает Инга.
— Проходи.
Девушка неслышным разведчиком быстро подходит к столу с подносом в руках, раскладывает перед нами фарфоровые чашки, ставит толстый чайничек с чаем и две корзиночки: с маминым печеньем и моими любимыми конфетами. Вот просил же держать их от меня подальше.
— Спасибо. — я благодарно улыбаюсь и получаю в ответ очередной резкий кивок.
— Интересно, когда она перейдёт в наступление. — беря печенье, усмехается владелица Эры, стоит девушке закрыть за собой дверь.
— Мама, пожалуйста. — она давно убеждает меня в неровном Ингином ко мне дыхании, но я ничего подобного не замечаю и не хочу. Девушка справляется со своими обязанностями, одевается скромно, лишнего себе не позволяет, и с Анечкой моей ладит. Правда, дочь, стоит нам остаться наедине, периодически поднимает тему о том, что и вдвоем мы вполне себе заживем. Но ей только исполнилось шесть, а мне часто приходится отлучаться по делам издательства, так что соглашаться с ней не спешу.
— Тебе не интересно, что будет дальше в историях?
Интересно.
— Оборотень заживет со своей парой долго и счастливо, а этот Даритель скомпрометирует ошалелую и ее, как и предыдущих его девушек, убьют. — вот решил же завязать со сладким, а. Но надо брать. Надо. Снова ощущаю, как раздражение в груди расползается неприятной кляксой.
— Осчастливленную, — поправляет мама, откусывая кусочек печенья и качает головой. — Вряд ли Слава всё так предсказуемо напишет. Вон в детских книжках сколько всего.
— Ну ей теперь взрослый формат подавай. — со злостью запихиваю всю конфету в рот.
Раньше эта девушка мне нравилась. Не она сама, а ее истории. Наполненные светлыми и яркими героями, в которых дружба и любовь всегда побеждала, они дышали добром. И Анечка моя их обожала, одну из книжек каждый вечер просила перед сном ей почитать.
И на тебе, здравствуй. Захотела порно-феей стать. Попросила мать дать ей шанс в пробе пера литературы для взрослых. Захотелось больше денег. Еще одна алчная представительница женской породы. Образ бывшей жены встал перед глазами, и я со злостью взялся за вторую конфету.
— И где, кстати, третья история?! Ты говорила она три пришлёт. Отлынивает?
— Муза не резиновая. — мама, в отличие от меня, лишь смотрит на второе печенье, с которым они вступают в зрительную борьбу. — Я ей разрешила подумать. И, кстати, книжку про медвежат надо будет пропиарить. Я уже договорилась с Книжной Полкой в Питере. Встреча с детишками в пятницу и субботу. Всю информацию по почте тебе прислала. Вот твои билеты. Святослава во вторник придёт в издательство. Познакомитесь. Всё ей расскажешь и объяснишь. Сами решите, как встретитесь в аэропорту.
— В смысле объяснишь? Почему я? В каком ещё аэропорту?
— А кто? Я выиграла билет в санаторий в Сочи и завтра утром вылетаю, забыл?
