один из тысячи. Я сделал всё, что мог. Моя совесть перед малышом чиста.
Максименко уже не слышно – он в операционной. Говорят, он волшебник. Но и волшебники иногда бессильны. И даже самые непогрешимые, бывает, ошибаются.
Двое суток без отдыха и сна. Чудовищный марафон. Когда прихожу в себя, плетусь в кабинет Максименко за выговором. Ослушаться командира в военное время, нарушить инструкцию – это серьёзное преступление, я признаю свою вину. И даже не знаю, было ли это не напрасно. Пока выслушиваю справедливые вопли заведующего отделением, в голове крутится только одна мысль, которую рискую озвучить не сразу:
- Товарищ майор, а что с мальчиком?
Он тут же меняется в лице и смягчается.
- Тяжёлый, но стабильный, забрали сегодня медицинским поездом. Может, случится чудо и выкарабкается. Живучий оказался…
И тут же снова переходит на крик:
- Но это ничего не меняет!
Лиза
Свет включается постепенно. Окружающие объекты долго не хотят обретать чёткость. Звуки гудят в голове, многократно перекрикиваясь с собственным эхом.
Левая рука в гипсе. Мозг фиксирует эту информацию с одобрением: левая – это хорошо, правая была бы куда хуже.
По ощущениям, мне вспороли живот и выпотрошили все внутренности, а на их месте развели костёр. Это беспокоит сильнее всего, ведь без внутренностей жить невозможно. Здоровой рукой аккуратно провожу поверх одеяла. Это исследование не даёт мне никакой новой информации. Боль отнимает все силы, и я снова проваливаюсь в какую-то тягучую серую субстанцию.
Прихожу в себя от ощущения чужих рук на моём теле. Откуда-то знаю, что мне делают перевязку. Хочу спросить, что со мной и где Ваня, но получается только шипеть. Приятный женский голос что-то произносит, но звуки множатся, и никак не получается уловить суть.
Лишь спустя время удаётся рассмотреть помещение, в котором я нахожусь. Очевидно, это больничный коридор. Вдоль стен стоят кровати. Это значит, что количество пациентов намного превышает вместимость больницы. Или просто соблюдают правило двух стен? Стоп. Это наша больница? Или какая-то другая?
Где Ваня? Он в безопасности? С ним всё в порядке?
Вокруг люди – мужчины, женщины. Стоны, кряхтение. Неподалёку кто-то плачет. Паникую… Что же случилось?
Помню, как бежала к укрытию, и больше ничего.
В больницу попала ракета?
Что с Ваней?
Кручу головой, превозмогая боль. Мне бы врача. Столько вопросов… Как его позвать? Никаких кнопок вызова персонала в коридоре не предусмотрено. Неоднократно вдали мелькает медицинская форма. Но нет сил закричать или помахать. Я даже не уверена, что не разучилась разговаривать.
Коридор не узнаю! Какое это отделение? Совсем не похоже на нашу больницу… Почему я тут?
Подушка мокрая от слёз. Беспомощность – это ужасно.
- Обед!
Слышу знакомое дребезжание тележки. Санитарку не вижу, но по звукам могу предположить, что она приближается.
Аппетита нет, да и как узнать, можно ли мне есть? Живот огнём горит… А я ни сесть, ни тарелку с ложкой в руки взять самостоятельно не смогу.
Вокруг слышится оживление, голоса, стук посуды. Наконец тележка останавливается возле меня.
- Красавица, обедать будем? – пышная санитарка улыбается, снимая крышку с кастрюли.
- А мне можно?
- Сейчас посмотрим. Так-с… – в руках у санитарки тут же оказывается файлик с какой-то бумагой. – Можно! И даже нужно.
- Что-то не хочется… – оказывается, я всё-таки могу говорить.
- Так, чтобы я этого не слышала! Где силы брать будешь для выздоровления?
Рядом со мной возникает девчушка-подросток, похожая на ангела. Нос в веснушках, из-под косынки выбиваются светлые кудри. Девочка берёт в руки тарелку и ждёт, когда санитарка наполнит её супом.
- Ангел, ты кто? – не могу удержаться.
- Я – Даша, волонтёр, – произносит важно. – Я вас покормлю.
Послушно открываю рот и старательно двигаю челюстями. Меня уже больше двадцати лет никто не кормил с ложки… Как маленькую…
Замечаю, что некоторых других пациентов тоже кормят дети. Из глаз непроизвольно катятся слёзы.
- Сколько лет тебе, Даша?
- Тринадцать. Почти, через две недели будет. Выздоравливайте, – гладит гипс на моей руке. – Я пойду, нужно других кормить, тут многие сами кушать не могут.
- Спасибо! – едва успеваю бросить ей вслед.
Эх, нужно было попросить позвать кого-то из медперсонала… Или хотя бы спросить, что это за больница. Не догадалась…
Чтобы не сойти с ума от паники и неизвестности, кручу головой и вслушиваюсь в разговоры. Наконец возле меня появляется усталый пожилой врач. Мешки под глазами и землистый цвет лица говорят о длительном отсутствии отдыха.
- Ну что, коллега, в общем-то неплохо, – изрекает, разглядывая швы.
Пытаюсь приподняться, чтобы посмотреть, что у меня с животом, но он меня останавливает.
- Лежи. Насмотришься ещё, – говорит строго.
- А что? Что у меня там?
Страшно… До ужаса боюсь услышать что-то плохое.
- Осколок… Дожился. Никогда не думал, что на старости лет не детей из женщин доставать буду, а осколки. Конечно, не до того было, но я постарался тебе красивые швы сделать и снаружи, и внутри. Даст Бог, ещё выносить и родить сможешь, если побережёшься.
Слова доктора пропускаю мимо ушей. Я обдумаю их позже. Сейчас гораздо важнее узнать, где я и что с Ваней.
- А что это за больница? Ведь не вторая, я правильно понимаю?
- Правильно понимаешь, нет больше второй. Авиабомба.
В услышанное не хочется верить. Переспрашиваю.
- Погодите, что значит нет второй? А как же врачи, пациенты, люди, которые были в убежище внизу? Что с ними? У меня там сын!
- Это не ко мне вопрос, а к эмчеэсникам. Людей достают постепенно.
- Они живы?
- Вчера в основном живых привозили разной степени тяжести. Сегодня уже больше в морг… Но к нам только взрослых везут, детей – в детскую. Я пришлю к тебе Полину, она у нас списками пострадавших занимается.
Закрываю глаза и рыдаю в голос, пытаясь прикрыться здоровой рукой.
- Не реви раньше времени, – приказывает строгим тоном. – Некоторые там лёгким испугом отделались. Может, и твой малец тоже где-то сидит и ищет мамку. Так что не раскисай мне тут. Видишь, что творится? Выздоравливай побыстрее и место освобождай. И не разводи мне тут сырость! А то потом после ваших слёз плесень выводить придётся.
Врач уходит к следующему пациенту, а я продолжаю реветь… Легко ему
