полочка в холодильнике и своя комната. Кстати! — восклицаю, отвлекшись от шопинга, — Забери свои вещи из спальни. Я буду там жить.
— Может, ещё и щеколду поставишь? — произносит с издёвкой.
— Может быть, и поставлю, — говорю я серьёзно.
— Насть…, - начинает Илья.
И я понимаю. Если сейчас он опять скажет мне: «Не дури», то я овдовею. Убью его чем-нибудь! Мы же на кухне…
Но Самойлов, вздохнув, изрекает:
— Цирк какой-то, — и хлопает дверцей холодильника.
Я молчу. Наблюдаю, как он делает чай. Только себе одному. Смотрит на булочки в хлебнице.
— Это тебе, — говорю снисходительно.
— Спасибо, — смягчается он.
Хочу сказать ему, что это вовсе не жест доброй воли. А необходимость! Я бы с радостью съела их сама, но мне нельзя. Однако же он улыбается. Так, будто всё это — розыгрыш. Типа, я пошутила? Ага…
— Мой адвокат подготовит бумаги о разводе, тебе останется только подписать их, — говорю ему, чтобы обидеть. Чтобы сбить эту улыбку с его лица! Получается…
— У тебя есть свой адвокат? — Самойлов выглядит удивлённым. Он кусает. И пол «язычка» остаётся во рту, — Не знал.
— У меня есть, — соглашаюсь я коротко.
Он хмыкает, жуёт. Бросает в рот оставшуюся часть. Чайник уже закипел, но он не спешит выключать его.
— Я же сказал тебе, нет, — говорит равнодушно. Как будто идёт разговор о покупке дивана.
— Скажешь об этом в суде, — говорю я финальную фразу. Хотя, нет! Это ещё не финальная.
Илья вздыхает. Выключает свисток. У нас старомодная кухня. Мне это ближе, чем всякий хайтек.
— Хорошо, если тебе полегчает, — произносит с издёвкой.
Заварив свой напиток, берёт из пакетика «язычок». Я представляю нас в зале суда. Судью с молоточком в руке…
Вот это — взаправдашний цирк! Мы просто подпишем бумаги. И семьи, как не бывало. Хотя, её, наверное, нет уже несколько лет. Сколько длится «случайная связь»? Вот столько лет и отсутствует связь между нами.
— И учти, что продукты на своей полочке я пересчитала, — бросаю я в спину. И морщусь от этого. Гадко!
— Всё понятно, — кивает Илья.
Когда он уходит, я беру из пакетика «язычок». Всего лишь один. Чтобы просто понюхать. Жор нападает всегда в моменты стресса. А сейчас у меня такой стресс! И я понимаю, что могу съесть весь пакет, целиком. Затягиваю узел покрепче. Залпом допиваю оставшийся кофе, и отправляюсь наверх.
Спустя полчаса, в спальню стучится Илья. Правила понял! Уже хорошо.
— Я за вещами, — бросает с порога. Звучит так, будто он собирается съехать. Но только в соседнюю комнату. Гостевую.
Пускай! А детям скажу, если что, что папа храпит. Или, что портит мне воздух. Жизнь портит. Вот!
— Бери, — говорю, поливая цветы.
С маминой лёгкой подачи у меня появилась китайская роза, и фикус. Правда, он сдох! Но маме я говорю, что регулярно его поливаю. Она редко ездит к нам.
Самойлов шуршит пакетами в шкафу. Выгружает его содержимое. Но не в чемодан, а в корзину с бельём. Как будто собрался стирать.
— Где мои запонки? — вопрошает он, хмурясь.
Я вспоминаю подарок его, от коллег. Там ещё что-то написано.
— Зачем они тебе? Ты их не носишь.
— Я просто хочу узнать, где, — говорит он, беря свой будильник. Он умный, и будит его в правильной фазе сна. А я просыпаюсь в «неправильной».
— Где-то лежат, — говорю равнодушно, — Найду, отошлю бандеролью.
Спальня гостей через стенку. Напротив супружеской — сдельный санузел. А дальше — «хоромы» детей. У Дины большой «взрослый» шкаф, настенное зеркало, заяц, размером с неё и стол для уроков. А у сына бардак! Как зайдёшь, непонятно, где шкаф, а где стол…
— Под дверью оставь, — отвечает супруг.
Я киваю. Он взял только самое главное. Остальное не стал. Тапки его, мой подарок, жмутся друг к другу в шкафу. Рубашки, из тех, что ещё уцелели.
Он уходит, я слышу возню за стеной. И смотрю на совместное фото. Где-то, помню, прочла, что ставить его нужно в «зоне любви». Ну, я и поставила! Вот только это не помогло. Беру его в руки, в скромной серебряной рамочке. Самойлов на нём ещё юный, с копной жёстких и тёмных волос. Ещё не видно его седины, а седеть он стал рано.
Чубатый! Я помню, всегда удивлялась, как легко его волосы принимают нужную форму. Смеялась и мазала чуб своим муссом для укладки. Мои волосы были волнистыми. И торчали Бог знает, куда! И как я их только не мазала. Это сейчас я уже стала делать себе выпрямление, ламинировать их, маскировать седину…
Смотрю на фотографию, и вдруг понимаю, что не так. Я прячусь за спину Ильи! Я на ней без лица. Его видно чуть-чуть. Я как будто стесняюсь. Он тоже отвёрнут. И гладко побрит. Кажется, это зима. Накануне какого-то нового года.
Вслед за кольцом, снимок тоже отправляется в ящик. Не могу больше видеть его! Раздражает. Понимаю, что всё здесь: и запах и каждая вещь теперь станут меня раздражать, провоцировать слёзы. Лучше бы я заняла гостевую.
Но менять нас местами уже не хочу. Слишком много удобства! Кровать здесь побольше, да и матрац дорогой. К тому же, любимое зеркало! Где стоят пузырьки и палетки с тенями…
Это он может жить налегке. Сегодня в одной постели спать, а завтра — в другой. Я не умею так. Не приучена!
Отдел у меня появился не сразу. Я долго сопротивлялась. Ну, какая из меня безнес-вумен? К тому же, с дипломом филолога. Мне бы книжки писать, учить студентов красноречию, а не сидеть с калькулятором в ворохе тряпок.
Но работу найти в моём положении было непросто! Диночка много болела. А оставить ребёнка на няню я не могла. Волновалась всё время! Отдел же не требовал много участия. Аренду мне дал в центре города старый знакомый Ильи. Товар закупили по каталогу. Наняли девочек. Всё! Что называется, были бы деньги. А дальше — любой ваш каприз.
Я была не капризной! И занималась отделом сама. Создавала уют и рекламу. Следила за тем, чтобы вещи все были без брака, для женщин вех вкусов и возрастов. Помню, в Стамбуле, на рынке, меня обманули. Продали какую-то дрянь по цене, баснословной! Дома я плакала. А муж утешал. Говорил, никакие проблемы не стоят моих горьких слёз…
Вспоминая любой эпизод из своей жизни, я теперь вспоминаю и нас. Тех, какими мы были давно. А, казалось, недавно! В какой же момент всё пошло наперекосяк?
В отделе сегодня затишье. Начало недели. Обычно я
