При взгляде на верхнюю карточку, исписанную мелким почерком отца, я заметил имя Огаста. Хорошо бы просто сесть и почитать его дневник, вместо того чтобы тратить время на гольф.
– И что мы учим сегодня? – пробормотал я, не в силах оторваться от карточки.
Лондон взъерошил свои густые волосы.
– Боюсь, я еще не знаю, – сказал он, пока мы шли к зданию клуба. – Но я непременно что-нибудь придумаю.
Мне оставалось лишь покачать головой. Как-то не похоже на человека, который сделал все возможное, лишь бы вновь затащить сына на поле для гольфа!
– Сразу видно, какое значение ты придаешь нашим занятиям. Иначе откуда бы такая предусмотрительность? – саркастически заметил я.
Лондона это ничуть не обескуражило.
– Я же сказал, что-нибудь придумаю. Но для начала мне хотелось бы узнать, как дела у Эрин. Она хоть в чем-то нуждается?
– Разве что в хорошей встряске, – хмыкнул я. – В остальном все просто замечательно.
– Что такое? – остановился он.
– Давай не будем об этом, а то мы так и не доберемся до гольфа.
– Как хочешь. Могу я чем-нибудь помочь?
Я невольно хихикнул.
– Разве что выделишь мне свободную койку, когда Эрин будет особенно не в духе. Ничего другого мне в голову не приходит.
– Неужто все так плохо?
– Скажем так, Эрин открылась с новой стороны, и сторона эта не из приятных. Достаточно одного взгляда, чтобы она вышла из себя. Я понимаю, что все это гормоны и нехватка сна, но мне от этого не легче. Бьюсь об заклад, что если я гляну в словаре значение «взбалмошный», там будет написано что-то вроде: «См. Беременная женщина». А тут еще приступы тошноты. Когда ее выворачивает наизнанку, она жалуется, что ей плохо. Когда ее не выворачивает, она жалуется, что ее тошнит и лучше бы ее скорее вывернуло. Даже не знаю, когда все это закончится.
Отец задумчиво разглядывал меня, постукивая пальцем по верхней губе. Такое чувство, будто он производил внутреннюю оценку.
– Ладно, – сказал он наконец с заметным безразличием, – не возражаешь, если я пройду вперед? Прежде чем начать, мне хотелось бы поздороваться с Долорес. По идее, она должна быть на тренировочном поле.
– Давай, – пожал я плечами. – Я отмечусь в клубе, а затем подожду тебя на стартовой площадке.
Через десять минут, когда я практиковал замах в тени кленового дерева, до меня донесся жизнерадостный женский голос.
– Огаста! Огаста!
Обернувшись, я увидел Долорес, которая бодро шагала ко мне со своей оранжевой сумкой.
Махнув в знак приветствия, я поинтересовался, как у нее дела.
– Все пучком! – задорно подмигнула она. – Твой милый папочка… А вот, кстати, и он, – сказала Долорес, бросая взгляд через плечо. – Пусть лучше он сам тебе расскажет.
Лондон размашисто шагал по дорожке. Подойдя к нам, он первым делом вытащил из сумки драйвер.
– Долорес уже сказала тебе, Огаста? – поинтересовался отец. Он заметно нервничал в присутствии этой женщины. Я молча покачал головой.
– Я попросил Долорес присоединиться к нашей компании. Пора уже ей переходить от тренировок к настоящей игре. Так что играем сегодня втроем, – подытожил он. – Надеюсь, ты не против.
Долорес не дала мне вставить ни слова.
– Я давненько уже надеялась на свидание с Лондоном! Но два симпатичных Уитта даже лучше, чем один, – заявила она, беззастенчиво подмигивая отцу. Тот, впрочем, не заметил… или сделал вид, что не заметил. Либо эта женщина совсем его не интересовала, либо ему не хватало сообразительности понять, что она его завлекает. Меня его поведение ничуть не удивило. Лондон никогда не разговаривал со мной о матери, но я знал, что он так до конца и не оправился после ее смерти. На это однозначно указывали фотографии, которыми был увешан наш дом.
Я лишь вздохнул про себя, понимая, что сегодняшняя игра затянется надолго. Из любезности, впрочем, пришлось солгать:
– Вот и хорошо. Надеюсь, вам понравится.
Отцу предстояло бить первым. Пару минут он разогревался, попутно объясняя Долорес хитрости игры. Свои наставления он закончил великолепным ударом по фервею. Будь денек пожарче, а площадка потверже, и мяч вполне мог улететь прямо на грин. Затем настала моя очередь. Как водится, я бессовестно мазнул, отправив мяч куда-то в сторону деревьев.
Мысленно ругая себя последними словами, я стал убирать свой драйвер. В этот момент раздалась негромкая трель мобильного.
– Папа? – при всем желании, я не смог скрыть изумления. Чтобы он пришел на поле с телефоном? Немыслимое дело!
Вытащив мобильный, Лондон бросил взгляд на номер.
– Прошу прощения, но я должен ответить, – промолвил он. – Это из ресторана.
Какое-то время отец тихонько переговаривался с собеседником, после чего вновь повернулся к нам.
– Не возражаешь, Долорес, если с тобой пока поработает Огаста? Мне придется оставить вас на время, но я вернусь, чтобы присоединиться к игре на последних девяти лунках.
Долорес вновь подмигнула, на этот раз мне.
– Все пучком!
– Почему бы тебе тогда не отправиться на стартовую площадку для дам? А я пока переговорю с Огастой.
Долорес, закинув на плечо сумку с клюшками, поспешила по дорожке.
– Прости, Огаста, – сказал отец, когда она отошла подальше. – Ты очень недоволен?
– Да нет, все пучком, – покривил я душой. – Похоже на то, как если бы слепой вел слепого, но мы как-нибудь справимся.
– Вот и чудесно. Послушай-ка, муж Долорес умер два года назад от сердечного приступа. Я знаю, для нее это стало серьезным ударом. Не мог бы ты обходиться с ней помягче?
– Разумеется, – кивнул я. – Сделаю все, что в моих силах.
Когда я добрался до стартовой площадки, Долорес уже успела разложить на земле все свои клюшки и теперь гадала, с какой из них ей лучше начать игру. Я посоветовал остановиться на айрон-три. Для новичка она была удобнее, чем драйвер, хотя и не позволяла ударить на такое же расстояние. Выступив вперед, Долорес яростно замахнулась и ударила… потом еще и еще. Семь раз она била впустую, прежде чем клюшка, наконец, коснулась мяча. Чем же она занималась на тренировочной площадке, если за месяц так и не научилась правильно бить? На восьмой раз носок клюшки все-таки зацепил цель, отправив белый шар футов на пятнадцать в сторону. Тот немного прокатился и замер возле того места, где я оставил свои клюшки. Не многим удачнее оказался и второй удар, как, впрочем, и третий, и четвертый… да и все из той тридцатки, которой она закрыла первую лунку. Я невольно поморщился при мысли о том, что зрелище это во многом напоминало мою детскую игру.
Долорес, судя по всему, тоже не была рождена для гольфа. Каждый удар давался ей с большим трудом. Но после очередного замаха я старался хоть немного подбодрить ее, помогая продвигаться все дальше и дальше. К величайшему моему удивлению, уже на пятой или шестой лунке дела у нее пошли немного лучше. Теперь она не только несла, а не волочила сумку, но и била по мячу с большим пониманием дела.
