— А теперь, если не возражаешь, я за тобой понаблюдаю.
Он почувствовал себя так, словно угодил в дурацкое и нелепое положение, и, отвернувшись, быстро сорвал с себя одежду и плюхнулся в постель рядом с ней; однако она повернулась к нему с выражением такой нежности и радости, что он сразу же ощутил прилив счастья и уверенности в себе; заключив ее в объятия, он улыбнулся и шепнул:
— Я не самый опытный в мире мужчина, ваша светлость, но я горжусь тем, что могу вам послужить.
— Я тоже не самая опытная, — ответила она и стала целовать его, вначале нежно и робко, словно пробуя, потом все более и более жадно.
Чарльз почувствовал, как его словно подхватывает и несет какая-то волна, теперь он был абсолютно уверен в том, что и как делает; он повернул ее на спину, заглянул в ее золотистые глаза и, склонившись над ней, стал медленно, осторожно целовать ее груди. Она лежала, откинув голову назад, закрыв глаза, всем телом мягко прижимаясь к нему; она не торопила, не ласкала, даже не дотрагивалась до него, она просто послушно, почти старательно следовала за движениями его тела.
Но к тому моменту, когда он вошел в нее, она уже страстно и нетерпеливо ждала его, влажная, нежная и податливая; он с восторгом и почти с благоговением погрузился в нее, ощущая, как она плотно, упруго и с удовольствием обхватывает его, передавая свое наслаждение и ему. И вдруг все, что они испытывали, каждый из них и оба вместе, резко изменилось, их ощущения становились все более неодолимыми, неистовыми, заставляя их двигаться все быстрее и энергичнее; Чарльз позабыл обо всем, позабыл о том, чтобы думать и о ней тоже, чтобы доставлять удовольствие и ей, хотя бы делать ей приятное, он просто рухнул в омут собственного наслаждения, врываясь и погружаясь в ее горячие глубины, утопая в них; а потом все так же мгновенно вдруг завершилось, он ощутил лихорадочное сотрясение во всем теле, вскрикнул и опустился на нее, совершенно неподвижный, моментально и резко устыдившись того, что мог совсем забыть о ней.
— Извини меня, — с трудом выговорил он, — извини. Я должен был подождать. Но ты была так прекрасна.
— Ничего, — ответила она, — все в порядке. Мне понравилось. В следующий раз все будет отлично. Но и сейчас было хорошо. Не расстраивайся и не волнуйся, мне хорошо, просто полежи вот так, тихо, и не выходи из меня, не выходи, не надо.
Он лежал почти неподвижно, дожидаясь, пока она успокоится; потом мягко вышел из нее и, приподнявшись, заглянул ей в лицо:
— Тебе действительно хорошо?
— Да, действительно.
— Я должен был… должен был бы спросить тебя раньше насчет… — Голос его смущенно затих.
— Насчет предохранения? — улыбнулась она. — Не говори глупостей. Я добропорядочная американская девушка, я на таблетках.
— Да, ты не отстаешь от прогресса. Тут их почти никто не принимает.
— Я знаю. Мы, американцы, вообще прогрессивная нация. Это очень полезно.
— Наверное. — Он помолчал. Потом улыбнулся ей и обвел пальцем ее груди. — А знаешь, ты потрясающая женщина. Потрясающе красивая. Потрясающе милая. Даже не понимаю, что ты тут со мной делаешь.
— Занимаюсь потрясающе приятным сексом, — не мудрствуя, отвечала она.
После этого он часто пытался расспрашивать Вирджинию о ее семейной жизни. Его озадачивало, почему она изменяет мужу. Она не производила впечатления заурядной обманщицы. Не казалась она и сексуально ненасытной. Она была в меру чувственной и после того первого раза всегда достигала оргазма, иногда даже и не однажды, однако определенно не отличалась в постели воображением и не демонстрировала, вопреки ожиданиям, никаких сверхъестественных страстей и желаний, которые способны были бы привести ее с супружеского ложа в постель любовника. Ей просто нравилось, как она говорила, бывать с ним, познавать его в библейском смысле этого слова, и ничего большего добиться от нее ему не удавалось. Она категорически отказывалась говорить о своей семейной жизни или об Александре, обсуждать свое прошлое, даже всего-навсего сказать, счастлива она или нет.
Когда он как-то заговорил о том, что может произойти, если Александр обо всем узнает, она заявила:
— Он не узнает. Обещаю тебе, что он ничего не узнает.
— А чем же, по его мнению, ты занимаешься здесь, в Лондоне, целыми неделями напролет?
— Тем же самым, чем обычно занимается в Лондоне целый день любая женщина. Хожу по магазинам. Встречаюсь с друзьями. Александр очень занят в имении, Чарльз. И по большей части предоставляет меня самой себе. Он не будет ни о чем расспрашивать. Честное слово. Пусть тебя это не волнует.
Время шло, и им, как и всем любовникам, стало хотеться как можно больше бывать друг с другом. Обеденных перерывов с их неизбежно скоротечными, оставляющими неудовлетворенность и какой-то осадок свиданиями им теперь уже было мало. Они стали периодически встречаться и по вечерам, а как-то раз Чарльз взял выходной, и они целый день провели в постели, ограничившись в обед сыром, виноградом и шампанским. Они слушали музыку, разговаривали. Чарльз в тот день мало что выяснил насчет ее семейной жизни, но узнал кое-что о ней самой: о том, как расстраивалась она в детстве из-за того, что не могла угодить отцу; о том, как любит Малыша; о том, как она была рада, когда сумела в конце концов найти себе занятие по душе; о ее подругах — «Тиффи тебе бы понравилась, она самый занятный человек в мире». Он тоже рассказывал ей о своем детстве, безмятежном и счастливом, прошедшем на волшебно прекрасном западном побережье Ирландии, где он рос вместе с братом и сестрой, любимой своей сестрой Фелицией, которая теперь стала монахиней и живет в монастыре в Корке; ему позволено было оставаться дома до тех пор, пока ему не исполнилось тринадцать, и только тогда его отправили в школу, и то в Дублин, а не в Англию, в Итон, как его брата. «Я был маминым любимцем, она умереть за меня была готова». Как и все, кто вырос в сельской местности, в детстве он играл с деревенскими ребятами, ездил верхом, ловил рыбу, лазал по деревьям. «Однажды я свалился с одного, тридцатифутового, и сломал руку, доктор сказал, мне еще повезло, что я не сломал шею, и с тех пор я не люблю высоту». Потом он изучал право в колледже Святой Троицы в Дублине, «это такое изумительное место, что невозможно свыкнуться с мыслью, что ты давно уже не там», а потом началось долгое, медленное, мучительное продвижение к тому, чтобы в конечном счете обзавестись собственной практикой. «Этого невозможно добиться, не имея на начальном этапе какого-нибудь постоянного независимого дохода, а мои доходы очень скромны».
— Как тебе повезло, — проговорила Вирджиния, — у тебя такая безоблачная жизнь, никаких проблем.
