Давайте пойдем отсюда, — тихо произнес он. — Наверное хватит вам на это смотреть.
Мы как-то дошли до лифта и вернулись в бар. Джо оставил нам бутылку и пару стаканов. Джек налил виски. Я уже была в таком состоянии, что у меня тряслись руки. Виски помогло. Уже в который раз за сегодняшний вечер мне удалось собраться. Джек сидел в кресле и смотрел прямо перед собой. Я тронула его за руку,
Ты в порядке? — спросила я
Не могу прийти в себя. И чувствую себя виноватым в том…
Он замялся.
Да?
В том, что так и не смог по-настоящему подружиться с Эриком.
Бывает.
Мне надо было постараться. Я должен был…
Он не договорил, сдерживая подступившие слезы. Все-таки люди ведут себя непредсказуемо в такие переломные моменты жизни. Взять хотя бы Джека — ведь он никогда не симпатизиронал моему брату, а вот теперь оплакивает его смерть. Такова настоящая трагедия. Она напоминает о том, что все наши споры, в конечном счете, бессмысленны. Смерть примиряет противников — и мы вдруг остаемся с осознанием того, что конфликт незначителен, что он был навеян сиюминутными эмоциями. И то отношение, что мы называем жизнью, мимолетно. Но все равно мы упорно находим поводы для споров, ссор, злости, ревности, зависти… обнажая подлую изнанку человеческой личности. Мы так живем — хотя и знаем, что все имеет конец, что все в этой жизни предопределено. Может, потому и злимся, выражая протест против собственной ничтожности. Злость рождает последствия, не иеющие ценности. Злость помогает поверить в то, что мы не умрем.
Мы выпили еще виски. Сказался его благотворный эффект. Какое-то время мы молчали. Просто сидели в пустом баре, постепенно наполняющемся утренним светом. Наконец я загововорила:
Я должна рассказать Ронни.
Да, — сказал Джек. — Я тоже об этом подумал. Хочешь, я сам му позвоню?
Нет. Он должен услышать это от меня.
Я попросила Джо подняться наверх и поискать в бумагах Эрика расписание гастрольного тура Ронни. Он нашел его на том же столике, где лежало уведомление из налоговой. В тот вечер Ронни выступал в Хьюстоне. Я дождалась полудня, чтобы позвонить ему, — к этому времени я уже вернулась к себе и даже начала заниматься организацией похорон. Мой звонок явно разбудил Ронни. Он, казалось, был удивлен, услышав мой голос, но в следующее мгновение не на шутку разволновался.
Что-то ты мне не нравишься, — сказал он.
Мне плохо, Ронни.
Это из-за Эрика, да? — тихо спросил он.
И тогда я рассказала ему. Я старалась быть краткой — зная, что снова расклеюсь, если начну вдаваться в подробности. Когда я закончила, в трубке воцарилось долгое молчание.
Ронни… ты в порядке? — наконец спросила я.
Молчание.
Почему он не позвонил мне? — еле слышно произнес он. — Или тебе?
Я не знаю. А может, и знаю, но не хочу говорить, что…
Он любил тебя больше…
Прошу тебя, Ронни. Прекрати. Я не выдержу…
Хорошо, хорошо.
Снова молчание.
Ты еще здесь? — спросила я.
О господи, Сара…
Он разрыдался. Внезапно связь оборвалась. Через полчаса он сам перезвонил мне. Голос его дрожал, но он все-таки старался держать себя в руках.
Извини, что повесил трубку, — сказал он. — Я просто не мог.
Не нужно ничего объяснять, — ответила я. — Тебе лучше?
Нет, — безучастно произнес он. — Я никогда не смогу оправиться от этого.
Я знаю. Знаю.
Я действительно любил его.
И он тебя, Ронни.
Я расслышала, как он с трудом сглотнул, сдерживая слезы. Почему мы всегда стараемся казаться храбрыми в ситуациях, когда эи совершенно не нужно?
Я не знаю, что сказать, — произнес Ронни. — У меня в голове не укладывается.
И не надо ничего говорить. Похороны послезавтра. Ты сможешь приехать?
Боюсь, что нет. Бейзи — строгий руководитель. Он бы еще отпустил на похороны матери. Но чтобы лететь в Нью-Йорк на похороны друга? Об этом не может быть и речи. К тому же начнут задавать вопросы, что это за друг такой.
Не переживай.
Как же не переживать? Я хочу быть там. Я должен быть там.
Позвони мне, когда вернешься. Звони в любое время.
Спасибо.
Береги себя.
Ты тоже. Сара?
Да?
Что мне теперь делать?
Что до меня, то я точно знала, что буду делать. Положив трубку, я бросилась в спальню, рухнула на кровать и дала волю чувствам. Я рыдала, казалось, целую вечность. Джек пытался утешать меня, но я упорно прогоняла его. Мне необходимо было выплакаться, выплеснуть в слезах горе страшной утраты.
В такие минуты думаешь, что поток слез не иссякнет никогда. Но так не бывает. В конце концов физическая усталость заставляет тебя остановиться, успокоиться, отрешиться от ужаса происходящего, Вот и тогда, проревев час (а может, и полтора, я совсем потеряла счет времени), я заставила себя встать с постели. Я разделась, сбросив одежду на пол. Побежала в ванную. Пустила воду — настолько горячую, насколько могла терпеть. Морщась от жгучей боли, я легла в ванну, и мое тело быстро приспособилось к обжигающе-горячей воде, Я взяла рукавичку и умылась. Потом положила ее на лицо и лежала так, пытаясь ни о чем не думать. Джеку хватило мудрости не заходить ко мне. Он держался на расстоянии. Когда я вышла из ванной — в халате, с тюрбаном на голове, — он не стал обнимать меня, произносить нечто банальное вроде: «Тебе лучше, лорогая?» Он был достаточно умен и понимал, что сейчас меня лучше не трогать.
Вместо этого он спросил:
Есть хочешь?
Я покачала головой. Села на диван.
Иди ко мне, — сказала я.
Он сел рядом. Я взяла его лицо в свои руки. Я не сказала ни слова. Просто смотрела на него, очень долго. Он тоже молчал. Не спрашивал, о чем я думаю. А может, и знал. Ты единственный, кто у меня остался. Единственный.
Похороны Эрика состоялись через два дня. Прощание прошло в ритуальном зале на углу Амстердам-авеню и 75-й улицы. Пришло совсем немного народу: Джек и Мег, Джоэл Эбертс, какие-то друзья Эрика еще с театральных времен, пара сокурсников из Колумбийского университета. От Эн-би-си так никто и не явился, Марти Маннинг прислал венок и письмо с соболезнованиями, в котором написал, что Эрик был не только блестящим автором комедии, не и настоящим человеком… который не заслужил такой судьбы:
«Мы живем в странное время, — написал Маннинг, — когда такого веселого и благородного человека, как ваш брат, угрозам доводят до отчаяния. В нашем шоу его любили все. Нам всем хотелось бы прийти и проститься с ним, но в понедельник у нас большой репетиционный день. И как бы сказал сам Эрик. „Шоу должно продолжаться". Пожалуйста, знайте, что мысленно мы с вами…»
