Котенок, хоть я и была не идеальной мамой, я всей душой молюсь о том, чтобы кроме меня в твоей жизни было много матерей и отцов, которые смогут до любить тебя так, как не смогла за все эти годы я. Девочка моя, позволь миру до целовать и до обнимать тебя, пусть даже через руки того мужчины, который сможет полюбить тебя так, как полюбила тебя я в день твоего рождения.
Ведь именно ты раскрыла мое сердце для настоящей любви, привязанности и самозабвению. Ты изменила мир вокруг, ты превратила меня в меня и именно ты, моя девочка, сделала меня мамой. Ты та, из-за которой я забывала себя из-за беспокойных ночей, режущихся зубов и истерик на пустом месте. Ты была первым человеком, кому я говорила «люблю тебя» тысячу раз за день с первых секунд твоего рождения и кажется, что каждый раз я делала это еще искреннее и нежнее.
Позволь мне сказать это в тысячу первый раз — я безумно тебя люблю.
Я была неидеальной мамой. Прости меня за все мои грехи и, если чем-то обидела тебя когда-то. Ты самое лучшее, что преподнесла мне жизнь, ты мое сердце и душа. Я могла бы дать тебе еще столько всего полезного и интересного, но, увы, мои силы на исходе. Значит, так и должно быть, ведь я знаю, что ты у меня сильная, ты справишься со всем, что тебе преподнесет судьба и без моей помощи.
Душа моя, я всегда буду рядом.
Моя любовь к тебе не умрет вместе с моим телом, ее не закопают в землю и не заколотят в гроб. Моя любовь — вокруг тебя. Я в каждом твоем вздохе и выдохе, в каждой неудаче и в каждом твоем долгожданном успехе. Я буду в каждом человеке, который тебе поможет, в каждом милом котенке и жизнерадостной собаке, привязавшейся к тебе на улице.
Даже если ты когда-нибудь забудешь меня, увлеченная интересной работой, детьми, мужем или же своим хобби — моя любовь к тебе будет оставаться где-то поблизости, напоминая о себе случайным лучиком солнца в пасмурный день или цитатами из моих любимых сериалов, когда ты решишь переключить нудные новости.
Любовь моя, я уже вижу, как ты плачешь, читая эти строки, как твои руки дрожат, непроизвольно комкая клочок бумаги, и я разрешаю тебе плакать, пока не закончится письмо, но дальше… не смей.
Не нужно оплакивать мой уход, ты же понимаешь, что это бесполезно. Горькие слезы родных и близких никого еще не возвращали с того света, к сожалению. Просто знай, каждый раз, когда ты плачешь из-за меня — мне плохо, мокро и холодно.
Я так люблю тебя, мой котенок, что еще сотни, нет, тысячи раз умирала бы, чтобы снова родиться и прожить эти горькие, но такие счастливые года с тобой…
Прощай и ни в чем себя не вини, ты сделала все, что было в твоих силах. Помни только, что я всегда с тобой, я рядом.
Твоя мама.
Я дочитываю последние строки, напрочь задыхаясь слезами. Направляя взгляд на лобовое стекло, преподношу дрожащую руку к губам, другой невольно сжимаю бумагу в кулак и осознаю, что мы въезжаем в окрестности кладбища Сёндермарк.
— Нет… — я ошарашенно машу головой, отказываясь принимать жестокую реальность происходящего. — Нет, нет, нет…
Мой разум абстрагируется от происходящего вокруг, в ушах раздается неприятный звон, а вся энергия, еще с утра раздающаяся по всему организму, словно покидает тело, отказываясь верить в происходящее.
Нет, это происходит не со мной.
Кто-то несколько раз произносит мое имя, но я не в силах откликнуться и сделать лишнее телодвижение. Разум будто парализует тело, и я продолжаю отстраненно смотреть на ухоженный газон кладбища через лобовое стекло.
— Эли, — наконец, доносится до меня спокойный голос Адриана откуда-то издалека. Его горячая ладонь накрывает мою, слегка сжимая. — Мы можем поехать обратно.
Я глотаю слезы и машу головой, дрожащей рукой нащупывая ручку двери. В лицо ударяет холодный, пронизывающий осенний ветер и оглушающая кладбищенская тишина, угнетающая меня с каждым шагом все больше и сильнее. С помощью брелока сигнализации, Адриан блокирует двери автомобиля и берет меня под руку, уводя вглубь кладбища.
Мое сердце колотится как никогда раньше, я ощущаю бешеную пульсацию в шее и еще сильнее сжимаю его теплую ладонь, когда впереди улавливаю свежую могилу с толстым католическим крестом из камня.
— Господи… — невольно срывается с моих губ, пока глаза пробегаются по выграненному имени и датам на холодной серой плите, и убеждаются в самом страшном кошмаре.
— Она не очнулась после операции, — спокойный голосом сообщает Адриан, когда мы вплотную подходим к могиле. — Доктор сказал, что ее организм слишком ослаб из-за химиотерапии и болезни в целом, — он делает паузу, не решаясь взглянуть мне в глаза. — На похоронах был Кристиан и даже герцог Виборг. Хоронили неделю назад, в это время ты еще болела, так бы я… — он запинается, нервно сглатывая слова, которые хочет произнести.
Я прижимаю руку к лицу, пытаясь остановить новый поток слез. Не в силах сдержать боль, мое лицо искажается в мучительной гримасе, а грудь сотрясается от непрерывных рыданий. Со временем, рыдания перерастают в истерику, и я не в силах произнести ни слова. Тело обессиленно падает на голую и относительно свежую землю, на которой вскоре прорастет газон напротив могильной плиты. Ладони вместе с коленями мгновенно сталкиваются с безжалостным кладбищенским холодом, и одной рукой я невольно собираю клочок земли, ощущая, как грязь намертво впивается под ногти.
— Не может быть… — обессиленно шепчу я, задыхаясь слезами.
Прозрачная пелена перед глазами еще некоторое время мешает мне сконцентрироваться на цифрах, в которых ограничилась мамина жизнь. Этот временной промежуток похож на срок годности. У каждого из нас есть та самая «дата изготовления», но никто никогда не знает сроки ее окончания…
Ладони по-прежнему продолжают комкать грязь, а я изнемогаю от желания в прямом смысле слова провалиться сквозь землю, уйти вслед за ней, лишь бы быть рядом. Я не верю, нет, я отказываюсь верить. Хочу прямо сейчас взять лопату, раскопать могилу и собственноручно убедиться, что там лежит не она, что доктора ошиблись, и что моя мама прямо сейчас лежит в своей комфортабельной палате и читает очередную увлекательную книгу, в ожидании операции…
Нет, это не я, это кто-то другой страдает. Это кому-то другому сейчас больно. Это у кого-то другого внутри образовывается огромная дыра, размером с Юпитер. Только что разделили на части не меня, заколотили в гроб и закопали в землю не мою частичку.
Нет, все это происходит не со мной.
— Нет… — шепот невольно срывается с моих губ, подтверждая собственные мысли.
Руки Адриана бережно поднимают меня с земли, и я уже не сопротивляюсь, утыкаясь лицом в его черную футболку. Его руки обволакивают мою спину, слегка поглаживая в ответ истеричные и неконтролируемые рыдания, а от противного чувства безысходности я продолжаю крепко комкать края его футболки, совершенно не осознавая, что же делать дальше.
Не знаю, сколько проходит секунд, минут или даже часов. Кажется, будто время на кладбище останавливается, ни единая травинка не смеет шелохнуться, а пролетающие мимо птицы словно соблюдают минуту молчания в память об усопших. Адриан все это время продолжает терпеливо обнимать меня, успокаивающе поглаживая по волосам, рукам и спине, аккуратно выделяя каждый позвонок.
Если честно, я даже немного обескуражена его поведением. Еще месяц назад при подобной ситуации он, скорее всего, просто бросил бы меня одну на кладбище, не удосуживаясь объяснить, что же произошло.
— Зачем тебе все это? — всхлипываю я, не глядя ему в лицо.
Пару секунд он хмурится, будто тщательно подбирая слова. Его взгляд некоторое время скользит по просторам кладбища, но спустя мгновение возвращается ко мне.
— Я делаю это, потому что… просто, потому что хочу. Еще пару недель назад стоять с тобой в обнимку два часа подряд — не входило в мои планы, — раздается его глухой голос. — Но я еще не до такой степени моральный урод, каким ты меня считаешь. Я и сам оказался в подобной ситуации, когда после смерти матери отец сразу же отказался от меня. И хоть мне тогда было пару дней от роду — уверен, что я очень сильно страдал.
