Последние недели прошли болезненно, единственным светлым пятном было рождение ребенка у Джози – девочки. Поскольку Отто погиб, а семья Санчесов окопалась в Венесуэле, некому было настаивать на том, чтобы она для родов выехала с острова. Более того, Лили потребовала, чтобы Джози не уезжала. Поэтому младенец стал первым родившимся здесь мандрепорцем за последние почти двадцать лет.
И опять Джози попросила, чтобы Лили стала крестной матерью, но в нынешнем состоянии депрессии она отказалась принять на себя эту честь.
А теперь, помогая Ингрид разбирать имущество, накопившееся у отца за двадцать пять лет жизни на Мандрепоре, ее опять охватило мрачное настроение. Неужели целая жизнь заканчивается вот этим – кое-какой мебелью, тряпками и безделушками? Может быть, некоторые из этих вещей были и ценны, но они не могли заменить счастье спаянной семьи, любви дорогих вам людей, которые ничего от тебя не требовали, просили, чтобы ты оставалась, какая есть, и дарила им лишь свою любовь.
Лили выпрямилась, упаковав деревянный ящик с книгами отца, которые будут отправлены к букинисту, чтобы тот отсортировал редкие первые издания от обычных, массовых, и соответственно распорядился ими. Они с Ингрид уже разобрали одежду Отто, которую раздадут слугам, желающим взять ее, и нашли коллекционера, чтоб сбыть ему марки. Теперь наступило время, когда они должны решить, кто возьмет что из домашних вещей. В своем завещании Отто позаботился об Ингрид, но основную часть своего поместья оставил Лили, но Лили твердо решила поделиться и этим имуществом с Ингрид. Она, в конце концов, была женой Отто и оставалась с ним до самого конца, он нуждался в ней. К тому же Лили не особенно хотела брать себе крупную мебель. Ее нельзя было поставить в маленькой квартирке в Нью-Йорке. Будет лучше, если Ингрид отправит ее морем в Германию и использует для обстановки своего нового дома, который она решила приобрести там.
Нет, ей нужны были всего одна-две вещи, связанные с личными воспоминаниями, не считая ее сокровищ, все остальное могла забирать себе Ингрид. Лили хотелось только удостовериться, что Ингрид не претендует на ее сокровища, знает, что они принадлежат ей.
Лили подошла к небольшой бронзовой фигурке Цереры, нежно провела по ней пальцами, как – она видела много лет подряд – это делал ее отец. Потом оценивающе осмотрела остальные сокровища, каждый предмет в отдельности. Она решила, что паковать их должен профессионал. Она не должна рисковать тем, что в дороге они пострадают. Она постояла против триптиха, ей как будто бы послышался голос отца, прозвучавший много лет назад и сказавший: «это – триптих Лили». Слезы навернулись у нее на глазах. Она взяла один из серебряных подсвечников, повертела в руках, чтобы сладить с охватившими ее чувствами. Подсвечник на ощупь казался холодным, крепким и тяжелым, прекрасная вещь из серебра, отлитая в замысловатой форме. Она перевернула его вверх дном, повертела, чтобы осветить дно и посмотреть на клеймо. И тут, к своему удивлению, кроме клейма она увидела на дне выгравированную надпись.
Она поднесла подсвечник к окну, более внимательно посмотрела на надпись и, наконец, разобрав слова, нахмурилась.
Де Савиньи.
У меня галлюцинация, подумала Лили. Слишком необычное совпадение в том, что фамилия Ги выгравирована на подсвечнике! Но именно эта фамилия обозначена здесь. Гравировка мелкая, но отчетливая.
Де Савиньи.
Дверь в салон открылась, вошла Ингрид с коробкой слайдов.
– Лили, не знаю, как ты хочешь поступить вот с этим. Здесь главным образом твои снимки в детском возрасте… – Она замолчала, увидев, что Лили ее не слушает. – Что случилось? Что с тобой?
– Ингрид, откуда у папы эти подсвечники? – спросила Лили.
Небольшой румянец окрасил щеки цвета слоновой кости Ингрид.
– Не знаю. Они были у него еще задолго до того как я вышла за него замуж. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Неужели он никогда не говорил, откуда они появились? – настаивала Лили, пропустив мимо ушей вопрос Ингрид. – Конечно, эти вещи находились здесь все время, которое я помню, но они привезены не из его фамильного дома в Германии, правда? Его дом разбомбили во время войны. И они не выглядят, как что-то, что он мог приобрести в Латинской Америке. В них не чувствуется испанского влияния. Более того, ни один из этих предметов не похож на немецкий или испанский. Они больше… Ну, даже мой триптих изображает Жанну д'Арк, верно?
– Они – французские, – просто сказала Ингрид. – Я думала, что ты знаешь это.
– Раньше я об этом совершенно не задумывалась. И верно, она никогда этого не делала, во всяком случае, не задумывалась серьезно. Но теперь вдруг она начала раздумывать об этом очень напряженно, и мысли ей начали приходить не совсем приятные. Французские сокровища находились во владении отца с того самого времени, когда он приехал сюда, чтобы начать после войны новую жизнь. Но где прошла большая часть его военной службы? Во Франции.
– Он привез их с собой, не правда ли? – спросила она. – Он привез их из Франции.
Румянец на лице Ингрид поднялся выше, и теперь она проявляла необычное волнение.
– Ты не должна его слишком винить, Лили, – произнесла она прерывающимся голосом. – Он нуждался в чем-то, чтобы начать здесь новую жизнь. У него не было ничего – абсолютно ничего! Дом его разрушили, семью перебили, карьера, ради которой он жил и трудился, рухнула – разве можно удивляться тому, что ему потребовались какие-то вещи в качестве страховки на будущее? К тому же, они ему очень нравились! Он полюбил их с первого взгляда и захотел заполучить себе. Он не мог устоять, чтобы не взять их с собой. Эта семья, принадлежащий им замок, в котором он жил – был полная чаша. – Ее голос становился хриплым от сознания горечи поражения немцев. – Им не пришлось бежать из своей страны и так и не увидеть ее вновь. Замок остался на своем месте, их земли возвратили им…
– Ты хочешь сказать, что он похитил эти предметы из французского замка, – произнесла Лили ровным и ледяным голосом.
– Да, эти предметы поступили из замка. Я бы не сказала, что он похитил их.
– Ну, а я бы сказала! – Голос Лили задрожал. – Если они принадлежали живущим в замке, то другого слова нет, чтобы определить его поступок. Если, конечно, они не отдали их ему сами.
– Не будь смешной, Лили.
– Или продали их ему? Или купили за них какие-нибудь льготы во время оккупации? – Она хваталась за соломинки и знала это.
Ей ужасно хотелось, чтобы Ингрид подтвердила это. Чтобы она сказала – «да, он приобрел их в результате такой-то сделки». Но она молчала. Она даже не пыталась найти оправдания, а хотела, чтобы Лили приняла все так, как оно есть. Возможно, Ингрид сама чувствовала неловкость в течение всех долгих лет в связи с этими ценными вещами, которые принадлежали кому-то другому, и, заставляя Лили взглянуть в лицо правде, пыталась каким-то образом поделить с ней бремя вины.
