Тогда, морозным февральским вечером, сразу после Лялечкиного рождения Евгений Львович делился своим безмерным счастьем с коллегами. Столь знаменательное событие отмечали прямо в лаборатории, где роль стаканов выполняли колбы. Глубокой ночью, предварительно выпив по пол-литра на брата, шумная компания добралась до стен роддома. В черном окне виднелась искомая цифра «15». Особо стойкие поддерживали счастливца под руки, он же, широко расставив ноги и махая норковой шапкой над головой, выкрикивал срывающимся голосом: «Ал-лчка! Лю-дчка! Я люблю вас, девочки мои!» Сопереживающие коллеги считали необходимым повторить каждое его слово от первого лица. После минуты такого разноголосья в некоторых окнах начали показываться сонные лица. Видимо, там, в глубине палат, они спрашивали друг друга, кто та счастливица при четверых мужьях. Когда же оголтелые мужики окончательно посрывали голоса, кому-то в голову пришла мысль достучаться до нужного окна с помощью снежков. Все дружно принялись лепить комья и метать их с относительной точностью. Снежная атака до смерти напугала ночного сторожа и весь медицинский персонал. Наконец-то в окне пятнадцатой палаты показалось родное лицо. Ослабленная тяжелыми родами, Аллочка одной рукой опиралась на подоконник, а другой стискивала накинутый второпях халат. Евгений Львович пытался разобрать по беззвучно движущимся губам, как прошли роды, крепкое ли здоровье у новорожденной и хорошо ли кормят. А еще жестами спрашивал, пришло ли молоко. Глухонемой диалог был прерван угрозами сурового сторожа вызвать милицию, к чертовой матери. На прощание Алла Николаевна, не нарушая больничной тишины, что-то проговорила с особой тщательностью, при этом потрепывая халат у себя на груди. В ответ Евгений Львович поспешил застегнуть настежь распахнутую дубленку.
За двадцать три года совместной жизни многое случалось: были и ссоры, и примирения, и горькие потери, и счастливые события. Но нежная привязанность Лялиных родителей друг к другу, казалось, только крепла. А мама вечно переживала за папу: не забыл ли пообедать, тепло ли оделся, не перетрудился ли в своей лаборатории? И, надо сказать, на то были все основания: без напоминаний Евгений Львович скорее всего забыл бы не только позавтракать, но также пообедать и поужинать. Ему ничего не стоило в январе выскочить на улицу в тонкой ветровке, а уж вернуться из лаборатории в белом халате — это святое.
* * *
Жарким июльским днем окно в Лялиной комнате было открыто настежь. В углу работал вентилятор, но все равно дышать было нечем. По комнате, словно белые птицы, разлетелись ноты, их страницы шелестели, когда задувал ветерок, а Лялька что-то сосредоточенно вписывала в нотную тетрадь.
— Мама. — Она подняла голову и повернула ее в сторону открытой двери. — Мам, — позвала Ляля еще громче.
В двери появилась Алла Николаевна с пульверизатором в руке.
— Что случилось?
— Мам, я тут не могу записать одну вещь, вот послушай. — И Ляля принялась напевать какую-то современную мелодию. Алла Николаевна внимательно слушала, одновременно рукой выписывая в воздухе кренделя.
— Ага, я поняла, дай ручку. — И Лялина мама аккуратно принялась выстраивать ноты на нотной строке. — Кстати, а что это?
— Да ты не знаешь — из модных.
— Ляля, — с укором произнесла мама, — не этим сейчас заниматься нужно. В конце недели прослушивание, а у тебя еще целый отрывок не выучен. Займись делом, детка. — И она вышла.
Ляля слышала, как в комнате пшикал пульверизатор и мама то и дело начинала вслух жалеть какое-нибудь растение, засыхавшее в сухом и горячем московском воздухе. Она и сама была бы не прочь оказаться на месте цветов, на которые пульверизатор выпускал струю за струей холодной воды. Даже музыкой заниматься больше не тянуло. От ленивых размышлений Лялю отвлек телефонный звонок — это была Света.
— Ну что, Моцарт, все сочиняешь?
— Ага, — измученным голосом согласилась Ляля.
— Хорош париться, поехали в Серебряный бор, искупаемся, — бодро предложила подруга.
— Далеко.
— Да какой далеко! Зато там вода чистая и народу поменьше.
Предложение было невероятно заманчивым, и Ляля решила на часок-другой отложить занятия. Девчонки договорились встретиться внизу. Собрав пляжные принадлежности и написав маме записку, Ляля на цыпочках прошмыгнула в коридор. Боясь предательского скрипа, она открывала дверь как можно осторожнее: хотелось уйти незамеченной.
— И когда тебя ждать? — вдруг услышала она за спиной спокойный голос мамы.
Ляля застыдилась своей попытки к бегству, повернулась к матери и посмотрела на нее глазами, молящими о пощаде.
— Мамочка, так жарко. Я там записку написала, я на речку, только туда и обратно, — затараторила она.
Алла Николаевна лишь покачала головой: дочке все прощалось заранее.
Несмотря на уверения Светки, на пляже в этот день было многолюдно. Разморенные солнцем загорелые тела напомнили Ляле овощи на грядке. Песок раскалился так, что без шлепанцев не ступишь. Обгореть проще простого, но узнаешь об этом только дома: когда полночи проворочаешься в постели, не зная, на какой бок лечь.
— Ну и жара! — в один голос заключили девочки.
— А может, на нудистский? — оживилась Света.
— М-м, — отрицательно покачала головой Ляля. — Давай сегодня без экстремальщины.
— Ладно, как скажешь.
Девчонки расстелили покрывало и улеглись, подставив спины солнцу. Светка критически оглядела свое тело, которому определенно недоставало бронзового загара. По сравнению с отдыхающими они с Лялей выглядели словно европейские миссионеры среди африканского племени.
— Ох уж эти экзамены, — вздохнула она. — Времени не было на пляж выбраться, я теперь из-за них просто на белую мышь похожа. И не понимаю, чего ты не любишь нудистский, — следов на теле не остается. И мужикам нравится. Как только говоришь, что на нудистском пляже загорала, так они прямо слюной брызжут. А, Лё?
Ляля не отвечала. Глаза ее были закрыты, и она только промычала что-то. Сей звук означал, что ей лень разговаривать. Света не стала настаивать на ответе и продолжала:
— Надо загореть в этом году как следует, чтоб на всю зиму хватило. Прикинь, вокруг все белое, а я шоколадка. Да, загар зимой — это так пикантно, — сама себе подтвердила Света.
Ляля уже почти не слышала подругу: ее мысли вернулись к предстоящим экзаменам в училище.
— Кстати, — Светка повысила голос так неожиданно, что Ляля дернулась, — мне же Сява звонил, встретиться предлагал.
— А ты?
— Так ведь особо некогда было. А теперь мать все уши прожужжала, чтобы я в парикмахерское готовилась. Ладно, вот поступлю, тогда и встретимся. А он мне нравится, ничего такой. Может, вместе тусанемся? Тогда вроде весело было?
