— Убивать пора, — хмыкнула Женя. «Похоже, моя новая работа уже оказывает на меня влияние», — отметила она про себя. И добавила: — Думают, что все знают только идиоты…
Она оделась — как всегда. Привычно посмотрев в зеркало, немного удивилась. Эта узкая юбка из мягкой кожи, этот розовый воздушный свитер, слишком воздушный… Еще вчера все смотрелось на Жене нормально. Она была частью имиджа мягкой, изысканной домашней кошечки. Дамы полусвета. Представительницы мидл-класса. Или… — она тихо рассмеялась, с удовольствием вспомнив снова Люську, и показала собственному отражению язык, повторяя Люськины слова… — быдл-класса…
«Какого черта вы разгуливаете в гололед на…»
Кошечка Женю отныне не устраивала. «Я — новая, — напомнила она себе. — Брошенная кошка. Самостоятельная кошка. Та самая, которая гуляет сама по себе. А потому и имидж должен быть другим».
Какого черта…
Имидж ничто, жажда все. Женя жаждала новой жизни. И нового образа. Перебирая свои вещи в шкафу, она поняла, что отчаянно хочет вернуться назад. Найти исходную точку, где правильный путь потерялся и она невольно сделала шаг в другую сторону.
Не-пра-ви-льную…
— И незачем ходить по скользкому льду на шпильках, — пробормотала Женя, вытаскивая из самых глубин шкафа свои старые джинсы. Как воспоминание о тех днях, когда Дженни была нормальной. И Панкратов был тогда нормальным. И люди тоже… Это были те времена, когда романтиком считали все-таки Виктора Цоя, а не толстяка Мармеладзе, слащавого менестреля «девушек высшего общества»…
Все жены панкратовских друзей тащились от Мармеладзе. И эта, с необъятной грудью, тоже наверняка прела от удовольствия.
Она, Женя Лескова, никакого отношения к ним теперь не имеет.
— Волки уходят в небеса, — пропела она хрипловатым голосом. — Горят усталые глаза… Женечка — волчица. Женечка — злая кошка. Женечка никогда, вы слышите, никогда не будет больше зайкой, кошечкой, душечкой!
Натянув джинсы — «О Боже, сделай так, чтобы они на мне застегнулись!» — Женя и в самом деле почувствовала себя изменившейся. Вернувшейся, если угодно… Свитер она нашла сразу. Женя так отчаянно любила этот свитер с волчьими мордами на груди. Пара рыжих волков, один из которых, как тогда казалось, был похож на Панкратова. А вторая волчица — на Женю…
— Вот так, — прошептала она. — Дикая брошенная кошка, привет! Пока еще все-таки не волчица…
Подумав, нашла в шкафу старые свои ботинки на шнуровке. «Кто же летает в такую погоду на каблуках», — вспомнилось ей тут же, и она невольно улыбнулась.
— Если мужчина помогает тебе подняться, то непременно ворчит, — выдвинула она новый постулат, отрицающий достоинства сильного пола. — Как будто собственное благородство его унижает. Что за нелепые создания, право…
Выйдя на улицу, Женя обнаружила, что в мире со вчерашнего дня ничего не изменилось в лучшую сторону. Все тот же туман. Тот же мокрый снег. И — гололед, черт бы его побрал, и в самом деле какая гадость…
Изменилась в этом мире только Женя.
— Могли бы изменить погоду в связи с началом моей новой жизни, — проворчала она себе под нос и осторожно двинулась к автобусной остановке. — Или новая жизнь не считается большим личным праздником?
Впрочем, поразмыслив, она подумала: «Это моя жизнь…»
И остановилась.
Впервые за долгие годы это словосочетание поразило Женю.
— Моя. Это моя жизнь.
Она даже прошептала эти слова вслух, точно пытаясь попробовать их на вкус и запомнить. Ведь все так быстро течет-изменяется, и наша память выбрасывает некие ощущения, словно посчитав их ненужными.
— Моя жизнь.
Только теперь, подобравшись к двадцати восьми годам, Женя Лескова впервые поняла, что до сих пор жизнь не была ее. Она была сначала родительской, ибо Женя принадлежала им, потом она только казалась ее, а на самом деле все еще оставалась родительской, просто Женя пыталась подыскать себе нового хозяина. Как Белый Кот.
Сидела в ящике — в самой себе, своей телесной оболочке — и терпеливо дожидалась, когда появится Панкратов и возьмет ее себе.
— Возьмет себе мою, черт побери, жизнь… Мою душу.
Все, что раньше Жене казалось таким милым, уютным, родным, оказалось-то простым рабством.
Почему он так не хотел, чтобы Женя работала? Правда, справедливости ради, она и сама не особенно рвалась служить отечеству… Более того — ей нравилось торчать дома и воображать себя свободной. Писать дурацкие стихи и воображать себя поэтом.
Воображать. Воображать. Воображать!
Женя остановилась, топнула ногой:
— Я хочу быть…
Теперь все будет по-другому, пообещала она себе. Ее опьяняло это новое ощущение — то, что отныне все зависит только от нее. От ее собственных решений. Пусть даже неправильных, но — ее… И она снова прошептала: «Моя жизнь», — хотя ей и было немного страшно, призналась она, делать шаг в этот новый мир.
Тем более вот он, монстр с названием «Престиж». Огромное здание с обшарпанными стенами, узкими коридорами, в которых отчего-то на первом этаже пахло соляркой, а на втором — кожей…
Женя поднялась на пятый этаж, упрекая создателей сего архитектурного шедевра за то, что они не подумали о лифте, и прошла по коридору. Здесь было довольно цивильно и чисто. Она миновала дверь с надписью «Литературно-рекламное агентство», на секунду задумалась, что они там делают, «литераторы-рекламисты», и пошла дальше, в самую глубь. Вот и дверь в Ольгину странную контору.
Женя на минуту остановилась перед этой дверью.
«Картер».
Надо будет спросить почему.
«Еще не поздно, — прошептала внутри прежняя растерянная домашняя девочка Женя. — Ты можешь вернуться. Позвонить Панкратову. Вспомни, как тебе было хорошо в том мире… Ты была по крайней мере уверена в завтрашнем дне. А теперь?»
«Плевать, — отмахнулась Женя от голоса рассудка. — Может быть, я теперь в нем, в этом вашем завтрашнем дне, не так уверена, но я научусь. Я научусь быть уверенной в самой себе. А это тоже неплохо…»
Ей стало весело. Она, Женя, отправилась в путешествие, ища приключения «на свою задницу», сказал бы незабвенный Панкратов…
Большую часть рабочего стола занимал компьютер. Сам стол располагался возле окна. Женя пришла первой. В комнате царила тишина. Пепельница была переполнена окурками — как следами человеческого пребывания… Женя выкинула окурки, открыла форточку, чтобы проветрить немного помещение, и вытерла пыль на мониторе.
В груди бушевали самые разные чувства. Честно говоря, Жене еще хотелось убежать отсюда — пока не поздно. Она не могла даже представить себе, что за секретарь из нее получится. Потом Женя начала думать, что ее и саму выгонят, как только убедятся в Жениной хронической бестолковости…
