Единственным условием, которое Марина позволила себе поставить, было то, что никогда им не будут мешать посторонние. То есть что встречаться, скажем, на даче в присутствии Лариски и Вовчика Клименторовича или же еще кого-нибудь они не будут никогда. Заниматься 'этим' за компанию с кем-то — величайшая пошлость на свете, по Маринкиному разумению, и, как бы ни просилась Лариска с ними на дачу, Марина была тверда — у вас своя свадьба, у нас своя. И не путайте ваше непотребство с нашей высокой, но чистой любовью.
Марина уже давным-давно забыла о своей девственности и уж конечно ни в коем случае не сожалела о том, что подарила ее Андрею. Да-да, она уже и не помнила или просто не хотела помнить что девственность ее Андрюшечка присвоил силой, и, стало быть, подарком это считать никак нельзя. Однако теперь это казалось ей таким пустяком. Даже посмеивалась над собою: ох и дура была! Еще и отказывалась. А если бы он и в самом деле оказался таким порядочным, что взял и не посмел бы к ней прикоснуться? И тогда она разминулась бы со своим самым большим счастьем в жизни, единственным и неповторимым.
В физическом плане неприятные ощущения еще давали о себе знать несколько первых дней после повторной встречи. Однако же наслаждение Марина получала, даже невзирая на присутствие некоторой боли. Позже же, когда от неприятных ощущений не осталось и следа, Марина просто диву давалась своему восторгу: надо же, как замечательно, как здорово! Ради этого стоило родиться. И почему плотская любовь считается грязной и греховной? Что может быть грязного в их с Андрюшечкой любви? Это же не тот грязный секс, которым пугала ее мама. Это же чистый праздник, фейерверк чувств! Это с первым встречным-поперечным, наверное, секс грязный. Но у них-то с Андрюшечкой все не так. Совсем-совсем не так. Да, первый раз у них, наверное, было нехорошо, непорядочно. Но ведь даже тогда, невзирая на чудовищную боль, физическую и моральную, ей все равно было просто восхитительно здорово. Ведь даже тогда она испытывала дикий восторг от вторжения его пальцев. Правда, в самый-самый первый раз, в постели, ей это совсем не понравилось. Глупая, даже обиделась на его поведение. И даже возненавидела — вот ведь дурочка! Зато потом, когда он, как ребенка малого, стал купать ее под душем… Сначала она еще ужасно злилась на него, ненавидела всею душою. Потом, к собственному стыду, почему-то стали так приятны его прикосновения. Умом понимала, что должна что-то сделать, запретить, выгнать, убежать… Или, на худой конец, не демонстрировать так открыто удовольствие. Наверное, надо было изображать из себя несчастную жертву насилия, надо было до конца корчить из себя девственницу. Ох и стыдно же ей было тогда! Ненавидела его душой, хотелось оскорбить его, унизить, даже причинить физические страдания, даже, наверное, убить. И сразу прямо противоположные чувства — угодить, доставить ему удовольствие. И при этом так малодушно млела под руками кровного врага. Фу, бессовестная, даже ведь ноги чуть-чуть раздвигала, всячески стараясь, чтобы он не заметил ее ухищрений, но в то же время так хотелось, чтобы его пальчики могли проникнуть поглубже. Кошмар! Он, наверное, решил, что она шлюха. Какой ужас! Интересно, что он о ней тогда подумал? Вроде убедился, что она досталась ему девочкой, но как плохо с образом девственности вязалась ее порочность.
Андрей, Андрюшечка… Марина лежала в постели и предавалась мечтам. За родителями только-только закрылась дверь, а значит, скоро должен прийти Андрюша. Марина едва успела привести себя в порядок, надеть подаренный теткой Шурой на шестнадцатилетие черный пеньюар, который мама сразу почему-то назвала проститутским и спрятала с глаз долой. С тех пор как Андрею понравилось приходить к ней по утрам, Маринка его теперь каждое утро надевала перед его приходом. Хм, странно, почему матери этот пеньюар не нравится? Андрюше нравится. И Маринке тоже нравится. Она в нем такая… Такая… Взрослая, что ли. И раскрепощенная. В этом пеньюаре Маринка словно бы становилась совершенно другим человеком. Хищницей, обольстительницей. А иногда жертвой насилия. И ей самой безумно нравились все три ипостаси. А главное, еще больше они нравились Андрюшечке.
Марина взглянула на часы. Половина девятого. Хм, однако… Опаздывает Андрюшечка. Или это что, новая игра такая? Распалить ее до крайности, чтобы она бросилась на него прямо в прихожей? Ну раз ему так хочется — почему бы и нет? Только дальше-то уж тянуть не надо бы, она ведь и так уже распалена до предела. А его все нет. Марина заволновалась — не случилось ли чего. Что-то не так, что-то не то…
И когда стрелки на часах показали уже четверть десятого, испереживавшаяся Маринка решилась и набрала зазубренный наизусть номер, которым раньше не позволяла себе пользоваться. Абонент упорно не отвечал, и она не знала, радоваться этому или переживать еще больше. Или Андрюша уже в пути и вот-вот раздастся долгожданный звонок в дверь, или все-таки на самом деле случилось что-то нехорошее. Уже собираясь положить трубку, после девятого или десятого зуммера, Марина услышала такой знакомый, такой родной голос:
— Олё, — хрипло и с неприкрытым недовольством произнес Андрей.
Марина опешила и едва не задохнулась: как же так, он еще дома?
— Ну олё же, — недовольно пробурчала трубка. — Говорить будем, или как?
Обида душила, слезы подбирались к глазам, однако Марина собрала волю в кулак и спросила:
— Андрюшечка, ты еще дома?
— Нет, блин, — рассердился Андрей. — С тобой разговаривает мой автоответчик! У меня, между прочим, каникулы кончаются — несчастных два дня осталось! Могу я нормально выспаться?!
В его голосе было столько вражды и неприязни, что Марине в срочном порядке захотелось умереть. Но как же так, но как же…
— Но мы же договаривались… Андрюшечка, ты же обещал приехать…
— Мало ли что я обещал! Я спать хочу!
Слезы потекли по щекам. Марина из всех оставшихся силенок постаралась не всхлипнуть, и ей это даже удалось. Однако все равно в голосе ее сквозила обида и неуверенность:
— Ну тогда извини. Спокойной ночи, Андрюша. Вернее, спокойного дня.
В трубке раздались короткие гудки. Андрей нажал кнопку отбоя и отшвырнул телефон в сторону.
Дрянь, вот ведь маленькая дрянь! Вообще-то вроде как попрощалась, после чего и дала отбой. Но надо было слышать тон, с которым она с ним попрощалась! Вернее, пожелала ему спокойной ночи. Или спокойного дня. Маленькая дрянь! Вроде и голос такой несчастный, такой раненый, и все равно умудрилась кинуть ему с такой издевкой это 'спокойной ночи'. Как же, заснешь после таких слов. Особенно спокойно. Если и заснешь, такие кошмары приснятся — просыпаться не захочется.
