Он должен поскорее закончить переговоры и подписать контракт по поводу синтетического кортизона, пока за него не ухватились «Скибб» или «Лилли». Он должен удостовериться, что Норрис полностью урегулировал все вопросы, связанные со строительством в Калифорнии нового производственного комплекса. Он должен заполучить в Палм-Бич менеджера телевидения, хотя отнюдь не спешил вкладывать деньги в телевидение — не раньше, чем оформит покупку двадцати радиостанций на северо-востоке. Вероятно, он сам поедет в Швейцарию, чтобы познакомиться с новейшими исследованиями в области антибиотиков, и, да, он готов примириться с Королевской Малюткой, который вкладывал капитал в различные области, никак не связанные с его текстильной отраслью, повергая всех в изумление.
Поскольку Спенсер Лав основал Берлингтонскую текстильную фабрику, Бенедикт отметил про себя, что нужно не забыть спросить его на приеме, что он думает насчет последних предприятий, затеянных Малюткой.
У Хани были острые ноготки. Он снял ее руку со своего запястья и небрежно поцеловал.
— Очень мило, — повторил он. — У всех глаза вылезут на лоб. Это и есть то платье из Парижа? От Христианнейшего Кристиана?
К его облегчению, Хани засмеялась:
— О, Бен, ты же знаешь, что ошибаешься. Это от Кристиана Диора, модельера, который в прошлом году представил «новый силуэт». Ты прекрасно помнишь, как его зовут; газеты все время писали о нем. Ты правда думаешь, что оно выглядит сногсшибательно? Я уверена, что в Палм-Бич ни у кого никогда не было такого платья. Мне не терпится увидеть, как вытянется лицо у Марджори Мерриуэзер из «Пост»! — Она еще раз покружилась, чтобы продемонстрировать ему, как взметнувшаяся юбка — новый вариант кринолина — приоткрывает ее стройные ноги.
— Пожалуй, вырез низковат, несколько рискованно, та cherie. N'est-ce pas?[5]
— О, ты так считаешь?
Хани кокетливо прикрыла декольте руками, но в этот момент, предварительно постучавшись, вошел Джефферс, получивший повышение и теперь занимавший пост дворецкого. Он выглядел чересчур самодовольным, с раздражением отметил про себя Бенедикт и подумал — уже не в первый раз, — что следовало бы все-таки снова обратить внимание Хани на то, что пиджак-визитка строгого покроя и брюки в полосочку, которые Джефферс носил согласно ее желанию, не в состоянии скрыть его гомосексуальности, хотя Хани продолжала настойчиво отрицать это.
И Бенедикт опять решил как-нибудь на днях лично поинтересоваться у Джефферса, каким образом здоровому, рослому тридцатилетнему мужчине удалось избежать призыва в армию и участия в военных действиях. «Астма», — однажды объяснила ему Хани тоном, исполненным упрека и жалости к самой себе, вынудившим его мгновенно замолчать прежде, чем она успеет завести старую песню — почему он так стремился на фронт. К счастью для «Тауэрс фармасетикалз», хроническая астма уберегла от призыва и Норриса, его правую руку в делах фирмы.
— Сэр, мадам, машина подана.
Бенедикт кивнул головой.
— Ну, я полагаю, Христианнейший Кристиан не сварганил бы платья, за которое тебя посадят в тюрьму, но, Хани, дорогая, пожалуйста, будь внимательна, когда начнешь трясти плечами в самбе. Я не хочу, чтобы ты вытряхнула нечто, принадлежащее мне.
Она все еще смеялась, когда сказала: «Добрый вечер, Милош» — и осторожно забралась в темно-зеленый «роллс-ройс» — точно такого же цвета была и ливрея Милоша.
Как-то в поезде Бенедикту попалась газета со статьей, посвященной проблемам, с которыми приходилось сталкиваться военнослужащим, вновь адаптировавшимся к условиям семейной жизни: часто они переживали горькое разочарование, что мечты о возлюбленных, оставшихся дома, которые они пронесли через всю войну, в действительности нередко превращались в сущий кошмар.
Жизнь с Хани не была кошмаром. Ничего подобного. Ее было легко рассмешить, она с готовностью откликалась на его убогие шутки — именно это, как он понимал теперь, всегда заставляло его вовремя вспомнить, как сильно он на самом деле любил ее.
Главной проблемой в их отношениях оставалось то, что она совершенно не понимала, какие требования предъявляет деловая жизнь к современному предпринимателю сейчас и в перспективе на многие годы. Больше всего раздражало то, что она не желала хотя бы попытаться понять. Вначале, только вернувшись домой, он жаждал поделиться с ней своими планами относительно будущего компании «Тауэрс фармасетикалз»: начать вкладывать капитал в различные отрасли, для постороннего взгляда и для деловой прессы, казалось, ничем не связанные между собой, но в действительности идеально вписывавшиеся в общую картину, как отдельные части головоломки.
Подобно военнослужащим, о которых он недавно прочитал, в его мечтах о доме присутствовала Хани, наравне с ним захваченная идеей осуществить его грандиозные замыслы. Но он забыл, сколь мимолетен интерес Хани к делам; а может, и это вполне вероятно, отправляясь воевать, он сам был совсем другим человеком и не осознавал, насколько Хани поглощена всякими атрибутами светской жизни.
За прошедший год он успел свыкнуться с мыслью, что в мире не существует женщины, которая могла бы занять в его жизни такое же место, как и работа: он никогда не встречал и, без сомнения, не встретит ту, которой было бы по силам завладеть его вниманием и увлечь настолько, насколько увлекала его работа. Женщины никогда не бросали ему вызова; они были слишком примитивны и, однажды завоеванные, становились обузой.
В интимной жизни у него не возникало проблем с Хани; ее было легко удовлетворить, и это являлось приятной обязанностью, а кроме того, всегда под рукой имелся кто-то, кто сексуально возбуждал его, в чем он периодически нуждался. Он обрадовался, прочитав, что это совершенно нормально, руководствуясь теорией Альфреда Чарльза Кинси, биолога из Индианского университета, чья книга «Сексуальная жизнь мужчины» уже пользовалась огромным успехом.
Хани очень огорчилась, обнаружив, что он читает корректуру «Отчета», предназначенного для служебного пользования, присланный ему Рокфеллеровским фондом, вложившим в проект часть денег, выделенных на научные исследования, но, как всегда, расстраивалась она недолго; она знала, что он всегда с удовольствием возвращается к ней, домой, при условии, конечно, что ему не придется задержаться надолго. Когда они пристроились в конец длинной вереницы машин, тянувшихся к роскошному особняку Лава, расположенному на берегу океана, Хани принялась притоптывать туфелькой в такт музыке, доносившейся из-под гигантского шатра, сооруженного на лужайке перед парадным входом.
