Я в это время придерживаю дверь для его матери, оглядываясь в какой-то тусклой, маленькой прихожей с желтоватыми обоями в мелкий цветочек. Кое-где рисунок протерся и слез, и в некоторых местах было неумело подклеено, словно когда-то давно здесь следили за внешним видом и пытались придать подобие уюта.
Когда мама Роба заходит, сразу уходя в комнату, я все также не закрываю дверь. Запах здесь стоит затхлый и режет нос чем-то тухлым, отчего я очень хочу поскорее уйти.
И здесь жил Роб? В таких условиях он провел часть жизни?
Мне безумно жаль, и когда мужчина вновь возникает в убогой прихожке, я смотрю на хмурое лицо, стискивая пальцы. Как правильно выразить поддержку? Я не знала, не умела, но до какой-то странной тоски хотела.
- Я закажу тебе доставку продуктов, - громко сообщает Роб исчезнувшей матери, и только тут я замечаю в его руках черный мусорный мешок, полный бутылок, - сегодня привезут.
В ответ – такая звенящая тишина, что становится непонятно, жива ли там еще его мать. Роб глубоко вздыхает, и уже разворачивается к выходу, как вдруг замирает, тихо цедит пару матерных, и резко разворачивается назад.
- Врач сказал, еще один такой запой – и ты не выкарабкаешься, - исчезая в комнате, бесстрастно и громко произносит Роб, а я буквально прилипаю спиной к распахнутой двери, - твое право, конечно, но имей в виду, когда в следующий раз будешь продавать купленные мной вещи и еду за бутылку.
Я не слышу ответа – или его просто нет – но на этот раз Роб уже не сомневаясь быстро выходит за дверь, звякнув полным мешком собранных бутылок. Я замечаю, что, кажется, там в основном все из-под водки, и передергиваюсь от количества спиртного.
- Софа! – спускаясь по лестнице, торопит Роб, и я отмираю, срываясь вслед за ним.
Что говорить мужчине, который ведет машину, балансируя на максимально допустимой скорости, врубив какой-то зарубежный рок, и постукивая в такт по рулю пальцами? Правильно – ничего, просто молчать и не отсвечивать, потому что ему просто надо пережить этот момент. Поэтому я сижу в кресле, пытаясь хоть как-то разложить в голове информацию, и придумать дальнейший диалог.
- Приехали, - выдыхает уже спокойнее Роб, заглушая машину и вырубая музыку, - ну, вываливай.
- Что?
- Вываливай, говорю, свои мысли. Вижу ведь, что хочешь…
Я сглатываю, поворачиваясь и осматривая мужчину с ног до головы. Расслабленная поза, небрежно лежащая на руле рука, полуповорот в мою сторону с внимательным прищуром… Он действительно успокоился, кажется.
- Мои мысли… В общем, им почти не о чем основываться. Я бы могла что-то сказать, если бы знала хоть немного ситуацию. Единственное, что могу озвучить – я бы хотела выслушать, если бы ты поделился. Но только, если сам захочешь.
Я так осторожно подбираю, взвешиваю, и выговариваю каждое слово, что короткая речь получается с длинными паузами и разной интонацией. От страха ляпнуть лишнего горло сжимает, и, закончив, я просто открываю дверь, выпрыгивая из машины.
Не знаю, как правильно. Ну не умею я! Но, вроде, то что хотела донесла верно – я действительно не собираюсь делать никаких поспешных выводов. И очень хочу, чтоб Роб сам передо мной открылся.
Я вхожу в квартиру, и Роб появляется следом спустя аж пятнадцать минут. Запах табака вместе с ним проникает в мою комнату, куда он заглядывает удостовериться, что все в порядке. Я уже сижу в любимом свитере и носках, натянув рукава на пальцы, и от нервов пытаясь вникнуть в домашку.
Оборачиваюсь на его появление, встречаясь с цепким взглядом, который проходится по мне, и тут же смещается в сторону. Сглатываю – расскажет или не станет? Что сейчас происходит, и как справиться с этим напряжением?
- Я закажу пиццу. – Вдруг произносит Роб, и я удивленно поднимаю брови, - прости, но ваших готовых коробочек под сериал не хватит. Есть пожелания?
- С ананасами и копченой грудкой, - тихо отвечаю я, и Роб закатывает глаза, словно другого и не ожидал.
- Я в душ, - напоследок сообщает он, и в голове тут же возникает куча картинок с планами соблазнения, и замки, которые легко открываются снаружи.
Но это все сработало бы вчера, или хотя бы до «знакомства» с его мамой. Сейчас мы как будто замерли в странной недоговоренности, и я чувствую, что могу сломать нечто важное, если полезу к Робу в душ.
Ну, или упустить шанс по сближению с мужчиной всей жизни.
Я тяжело вздыхаю, думая, что к подобному не была готова. Как-то легко и просто было подкатывать к Робу, зная о нем лишь то, что он просто офигенный мужчина. А сейчас мы как-то нечаянно копнули глубже, чем оба хотели – и либо Роб сам поведет нас вперед, либо я напортачу и откручу все в задницу.
Следующий час мы оба заняты своими делами. Я отвлекаюсь на уроки, слыша, как Роб звонит на работу, отцу, и в доставку. Затем привозят пиццу – и я как раз отодвигаю учебники, выглядывая из комнаты.
- «Доктор Хаус»?
Роб открывает одну из коробок, втягивает носом воздух – и морщиться, потому что там оказываются ананасы.
- Врубай.
Мы устраиваемся поперек на моей кровати перед ноутбуком, и опять дурацкое напряжение. Три серии – и по мере съедения пиццы мне все больше кажется, что Роб не решится.
Зачем ему это? Открывать семейные истории перед посторонней девчонкой…
- Будем смотреть четвертую? – тянусь к ноуту, ставя на паузу титры.
Поворачиваюсь к мужчине, в полумраке комнаты наблюдающего за мной. Краем сознания понимаю, что свитер опять задрался, и взгляд Роба нехорошо потемнел – но на удивление, мужчина говорит совсем о другом.
- Когда мне было три, погиб мой брат. Он был инвалид, и врачи не пророчили прожить ему дольше шести лет. Так и случилось. Отец после этого, устав или почуяв наконец свободу от обязательств и ответственности, свинтил в неизвестном направлении. А мама схватилась за спиртное – и на этом мое более-менее благополучное детство можно считать законченным.
Вот так. Просто и снова без эмоций он вываливает на меня все так, что я не успеваю подготовиться. Просто сажусь, растерянно глядя на него – и одними губами произношу:
- Мне жаль.
Роб кивает – так, будто и ему жаль того мальчика, оставшегося в раннем возрасте без единого адекватного взрослого.
Я сглатываю, облизываю пересохшие губы – и говорю то, что вспыхивает в уставшей голове:
- Ее… Можно понять.
Роб морщиться, словно это вызывает у него сильнейшую зубную боль. Простая фраза – но я вижу, как его скулы белеют, и взгляд становится еще более острым, колючим.
- Я долго сочувствовал ей. Пытался помочь – как умел и мог в каждый из годов нашей жизни. Но когда ты трясущийся и голодный едешь в скорой, молясь, чтобы в этот раз твою мать откачали, и просишь доктора не звонить в опеку, чтоб тебя не забрали в детдом, капля за каплей жалость перетекает в обреченность. А потом ты пытаешься выгнать ее дружков-собутыльников из вашей квартиры – и получаешь леща за то, что «так говоришь со старшими». И тоже уже меньше сочувствуешь, когда родная мать не встает на твою защиту, а лишь считает мелочь на очередную порцию алкоголя. Ты воруешь деньги, когда после выплаты по безработице она напивается и отрубается – и этого хватает, чтоб не умереть с голоду, когда она в очередной раз запьет. Не постоянно – неделя через три, или две через две. Зависит… Да хрен знает, от чего, на самом деле. Я просто жил в круговороте страха, зная, что в любой день придя со школы могу обнаружить маман в луже блевоты, и пытаться нащупать пульс, чтоб понять – спит или уже…
Он качает подбородком, а я тихо тянусь к нему, желая обнять. Роб качает головой, скрещивая на груди руки, словно мне нельзя сейчас прикасаться к нему.
- Ты не пробовал показать ее психологам? – я действительно не знаю, что говорить, - у нее же проблемы, она не справляется сама…
Лучше бы молчала. Потому что после этого Роба словно подменяют – и он вскакивает с кровати, с издевкой смотря на меня.
- Одно и то же, блять. С детства – у нее проблемы, помоги, покажи, заплати, позаботься. Ты не поймешь, какого ей. А кто-нибудь, черт возьми, понимал, какого ребенку, на которого ей всю жизнь было насрать?! А?!
