Вадим пожимает плечами, тянется вперед, дернул телефон, из подставки рядом с водительским креслом, бросает его на плед прямо к рукам зайки.
— Ни в чем себе не отказывай, заюшка, — фырчит он. — Только в секс по телефону не звони, я тебя гораздо лучше удовлетворю практически. И я сделаю это бесплатно, из любви к искусству.
— К какому искусству? — уточняет Соня, пряча глаза.
— Искусству секса, разумеется. — Вадим даже диву дается от того, какая невинная ему попалась куколка. Вот, правда — щечки начинают пылать от малейшей пошлости. Красота. Руки так и просятся испортить это дивное, нетронутое пороком полотно. Вадим же, со вкусом опытного художника, медлит, размышляя, с чего ему начать.
На самом деле Вадим не жалеет, что уехал со своей вечеринки так рано. Он почесал в себе спасателя прекрасных дев, уже не единожды вогнал в краску одну не искушенную зайку, полюбовался на то, как идет ей легкий налет греховности. Маневр, обещавший закончиться падением в одну постель с Соней, идет полным ходом. И бежать-то заюшке явно некуда. Вечер точно прошел не зря.
А ведь тандем Марго и Афанасьева мог подпортить Вадиму кровь очень сильно. Когда в прессе прошел слушок о том, что Сергей Баринов и София Афанасьева объявили о помолвке — Вадим на самом деле призадумался.
Сын Маргариты Бариновой был довольно сильным козырем на бизнес-арене. С Марго Афанасьев мог выйти за пределы городской сети ресторанов. Но теперь-то Афанасьев точно выкусит, не видать ему сделки с Бариновой. Она горой станет на защиту интересов своего сыночка.
И младший Баринов выкусит, потому что эту ушастую прелесть Вадим совершенно не собирается выпускать из своих цепких лап. И навешает на её заячьи ушки столько лапши, сколько потребуется, чтобы девочка все-таки оформила развод и обломала отцу сделку окончательно.
Как все-таки удачно сложились обстоятельства, как восхитительно Сергей слетел с катушек и напугал эту дурочку.
— Кстати, а из-за чего ты с мужем поссорилась, зайка? — с интересом спрашивает Вадим. В первый раз, когда Соня обрисовала ему конфликт, причину она виртуозно обогнула. Вадим даже не сразу понял, что ему сказали “Б”, а про “А” он почему-то не вспомнил.
— Не скажу, — девушка залпом допивает кофе и с вызовом смотрит на Вадима. Кажется, коньяк успел пробудить в ней легкую смелость. Хотя, в том и суть, что смелость была действительно легкой. Потянись Вадим, сожми он пальцами подбородок девчонки — и она снова станет пластичной, как сырая глина, лепи из неё всё, что хочешь.
Девочка не скажет «нет». И нет, она не боится, она просто легкая цель. Которую будет несложно сделать инструментом в своих руках и несложно присвоить. Ничья — а будет Дягилева. Пока не надоест и не потеряет свою ценность.
— Скажешь, куда ты денешься. — Дягилев тянет руку за крышкой от термоса, чтобы наполнить её снова.
— Не скажу, — тихо шепчет девчонка, подтягивая колени к груди. Будто пытаясь спрятаться за ними от Вадима. Но это же совершенно ей не помогает.
Дягилев снова позволяет себе усмешку, протягивает ей новую порцию кофе, и, когда Соня несмело коснулась серого металла своей импровизированной чашки пальцами, Вадим накрывает её ладони своими, заставляя девушку замереть.
— Скажешь, — ровно произносит Дягилев, глядя прямо в её глаза. — Просто ты сделаешь это позже, зайка. У моих покорных от меня секретов не бывает. А ты мне покоришься.
9. От слов до дела
— Ты мне покоришься, — он говорит возмутительно спокойно и смотрит на меня абсолютно так же. Ничего нет в его взгляде кроме этой снисходительности. А мне, мне назло самой себе, сейчас снова порывающейся замереть столбиком от восхищения тем, КАК он это сказал, хочется взбрыкнуть. Что он о себе возомнил?
— Нет!
Наконец-то во мне просыпается афанасьевское упрямство. Вот только толку от него чуть. Спорить с Дягилевым — только нарываться на неприятности. Жаль, что понимаю я это запоздало. Когда уже влипаю в очередной акт этого марлезонского балета.
— Нет? — Два движения, и чашка с кофе уже торчит в подстаканнике рядом с водительским креслом, а я снова оказываюсь на спине, снова подмята тяжелым телом Дягилева, и снова упираюсь ладонями в его плечи.
— Нет? — Самое обидное в том, что он даже не разозлен моим возражением, он надо мной смеется. Смеется и сейчас, прихватывая мои руки за запястья и прижимая их к коже автомобильного сиденья над моей головой.
— Нет? — Обжигает дыханием мои губы, а потом таранит их языком. Нагло, бесцеремонно, жадно. Так, что становится сложно дышать.
Мой мир звенит весь, от горизонта до горизонта. Протяжным, гулким, оглушительным звоном. Почему я ему отвечаю, ну почему-почему-почему? Но я отвечаю. Так жадно ловя его губы своими, будто и не тряслась от прикосновений Вадима еще полчаса назад. Не хочу, чтобы он прекращал меня целовать. Совсем не хочу…
Интересно, а чего я боялась на самом деле? Того, что он принудит меня к сексу, или к тому, что из меня полезет вот эта вот до отвязности распущенная девка, что сейчас извивается в руках малознакомого мужика. А я извиваюсь… И постанываю от возбуждения как дешевая проститутка.
Мозги? Боже, какие к черту мозги! Выходной у них! Умерли!
Он — мой шторм, моя бездна, к дну которой я лечу тяжелым камнем. И у меня нет объяснений, почему все так, ведь так со мной никогда в жизни не было.
— Ну же, давай, скажи свое “нет” еще разик, зайка, — шепчет мне это исчадие ада, скользя своими губами от подбородка к уху. Ловит мочку, прикусывает, заставляя вскрикнуть от этой легкой, но такой сладкой боли.
И это у меня получается вместо “нет”? Позор-то какой… Вот только мысль эта, про позор, не удерживается в голове, исчезает, растворяется под натиском горячих губ и щетинистой щеки, трущейся о мою кожу.
— Кричи, милая моя, кричи. — В его хриплом шепоте одно только удовлетворение. — Ты будешь кричать еще громче. Это я тебе обещаю.
У меня был целый один секс в моей жизни — несколько часов назад, с Сережей. И нет, у меня не кружилась голова, меня не иссушал душный голод, я не чувствовала, будто вот-вот взорвусь. Это было… Ну просто было. И я пытаюсь вспомнить про тот секс, с мужчиной, который долго за мной ухаживал, пытаюсь удержать себя в рамках правильного, но работает наоборот, мне хочется узнать, как оно бывает по-другому. И хочется больше этих жестоких рук, что сейчас стискивают мои бедра до боли, и больше этого длинного языка, и… Всего Дягилева я сейчас хочу больше.
Черт возьми, я выпила всего одну чашку кофе с коньяком, а по уровню опьянения кажется, что минимум — канистру.
Наверное, я просто устала, наверное, слишком долго не ела, слишком много нервничала сегодня. Соня Афанасьева — человек тысячи оправданий. Но меньше чем тысячей я сейчас не обойдусь. Как вообще оправдать то, что происходит?
Что ты там говорил, Сереженька, как меня называл? Шлюшка-потаскушка? Вот, кажется, именно ею я сейчас и стану.
— Вадим Несторович, дэпээсники тормозят. — Голос водителя Дягилева звучит для меня как выстрел над ухом.
Твою ж мать, вся эта хрень происходит еще и при ком-то!
Очешуеть можно, насколько я сегодня неадекватная… Интересно, это все кофе с коньяком или коньяк с кофе? Не знаю, но этот странный кумар не оспускает меня до конца, вопреки постучавшейся из-за стены реальности. Я явственно ощущаю — некой части меня жаль, что нас с Дягилевым прервали. И плевать-то ей на того водилу.
Жесть какая! Можно мне вытрезвина? Срочно! Вопрос жизни и смерти, просто!
— Охренели они там, что ли? Не видят моих номеров? — недовольно шипит Вадим и садится, рывком подбирая упавший с сидений плед, чтобы набросить его на мои ноги.
— Нехрен кому попало пялиться на моих заек, да? — шепчет он едва слышно, обращаясь ко мне, а я вспыхиваю еще сильнее.
— Там молодой какой-то сержант, — скептично замечает Боря, уже съехав на обочину. — Может, и не знает ваших номеров.
