«Он отец твоих детей, – нашёптывает внутренний голос, – и хватит на неё пялиться. Это секретарь. Всего лишь».
– Павел Дмитриевич? – цокает каблучками это неземное создание, – госпожа Ефимова.
Он сидит за столом. Точно такой, каким я его запомнила. Смотрит на меня вежливо. Поднимается навстречу, указывает рукой на стул.
– Сделайте нам кофе, Соня, – просит он секретаршу. – Приятно с вами познакомиться, Юлия Сергеевна.
Абсолютный незнакомец. Вежливый, холодный, очень деловой. Вряд ли он мог меня узнать. В зале я была одной из толпы. В комнате с сексодромом – просто женщиной во тьме. Я его не осуждаю. Я этого ожидала, но разочарование растекается по венам, как пожар.
– Готов выслушать ваше деловое предложение, – произносит он, и я, чтобы не передумать, чётко, спокойно, взвешенно, выговариваю те слова, что заучила наизусть. У меня на это была ночь.
– Я пришла к вам по личному вопросу, Павел Дмитриевич.
Он чуть склоняет голову и пристально вглядывается в меня. Что-то мелькает в его взгляде. Он всё же узнал меня? Виду не подаёт?
– Я похож на маразматика? Отлично помню. И?
– Так случилось, что мы с вами… провели вместе ночь. И теперь я ношу вашего ребёнка.
О «детях» я ещё ночью решила не говорить сразу. Тактика. Проверка одним малышом. А дальше будет видно.
– Что, простите? – он всё ещё холодно-вежлив, но в глазах уже крошится лёд.
– Я беременна, – вздыхаю тяжело. – От вас.
Произношу и замираю, ожидая, когда Павлик переварит мои слова и выскажется.
Глава 10
Лёд и пламя
Юля
Пауза. Тишина. Кажется, что оглохла.
А потом тишина ломается от громового:
– Вон!
И жест повелительный на дверь. В эту секунду сюда входит Соня, секретарь Кострова, кофе нам несёт. От Костровского вопля она пятится задом, позвякивая чашками. Интересно, удержала?
– А ну пошла вон! – пылает праведным гневом отец моего будущего ребёнка. Точнее, двух детей. – Чтобы духу твоего здесь больше не было!
М-да. Надо было помягче, наверное. Не так по-деловому. Но я не представляла, как к такому подготовить. Сказать, что я чуть-чуть залетела, кажется? А потом прихлопнуть его двумя «чуть-чуть»? Впрочем, я и так смягчила. А могла сказать, что жду детей. И что там не один киндер-сюрприз, а два. Но ему и одного многовато, судя по тому, как он жилы рвёт, бедняга.
Сказать, что он меня напугал – нет. Я девочка закалённая, меня орущим мужиком не испугать. Пусть секретарша шарахается. А вот разочаровал – да. Хотя чего-то подобного я и ожидала.
Я поднялась с кресла. Спокойно и с достоинством.
Ну, вон так вон. Больше унижаться не стану. Галочку поставила «выполнено» и свалила в закат. Туда, где ждут меня верные подруги.
– Всего хорошего, Павел Дмитриевич, – я молодец. У меня даже голос не дрогнул.
Я вышла из приёмной под внимательным взглядом белокурой Сони и куда-то побрела. Свернула раз, потом второй. Затем сообразила, что мне нужно к лифту, но я, видимо, расстроилась, потому что больше всего на свете хотелось просто прислониться к стене и заплакать, наверное. А я продолжала изображать робота. Рыдать здесь – последнее дело. Займусь этим дома, на досуге и без свидетелей.
Я вдруг понимаю, что не хочу разговаривать с Розкой. Встречаться с ней глазами, нести какую-то чушь или, не сдержавшись, лить слёзы.
– Тростиночка моя, езжай домой, – воркую жизнерадостно. – Мне тут задержаться нужно. А мы потом поговорим. Да, я всё расскажу, не переживай.
Розка отнекивается, пытается спорить, но я настойчивая, а ей по делам семьи надо, я знаю. Она со мной поехала, потому что не могла подругу бросить, особенно, если обещала.
– Ты мне главное скажи – да или нет?
– Да, – легко срывается с губ. Почти правда. Я ехала сюда, чтобы поговорить. Разговор состоялся. А то, что ответ Кострова «нет», так это другое.
Надеюсь, она укатила. Для верности я выждала несколько минут, а затем отправилась к лифту. Память услужливо подсказала маршрут. А это значит, что я почти очухалась.
Он шагнул ко мне на выходе. Я даже вскрикнула. Хочет, чтобы я двойню сразу родила?
– Послушайте… – морщит лоб, пытаясь вспомнить моё имя. Ну, да. Это сложно – запомнить. У него для этого секретарь есть, чтобы напоминать, кто к нему пришёл. А потом можно все эти имена на помойку. С глаз долой, из головы – вон.
– Юлия Сергеевна, – подсказываю со сладким ядом в голосе.
– Что? – встрепенулся Костров. Кажется, пока я кипятилась, он уже полностью в себя ушёл. – Ах, да-да, Юлия. Я погорячился, простите.
Вот это номер.
Павлик стоит слишком близко. Взгляд у него рассеянный. Черты лица не такие рублено-деловые, как несколько минут назад. Сейчас он больше на человека похож. Но таять и умирать от счастья от одного его взгляда я не собираюсь.
– Неужели? – саркастически выгибаю бровь. – И что же будем делать?
– Заглаживать вину, – хватает Павлик меня за руку. Ладонь у него горячая. Как тогда. Тело предательски реагирует на самый обычный, абсолютно несексуальный жест.
– Вы считаете, что вначале можно орать и выгонять, а потом щёлкнете пальцами – и всё рассосётся?
– Помиримся и подадим заявление в ЗАГС, – говорит этот нахал твёрдо. Так, будто и не слышит меня. Гнёт свою линию, диктатор чёртов.
– Я должна подумать, – тяну время, потому что Костров в кабинете и Костров на пороге здания у меня в единое целое не соединяются.
– Подумайте. Но недолго, – соглашается он и целует меня в губы.
Если бы он то же самое сделал в кабинете своём, я бы растаяла и отдалась там же, на кожаном диване. Даже при открытых дверях. Даже забыв, что я нормальная, а не озабоченная нимфоманка какая-то.
Мне безумно тяжело делать то, что я делаю. Целуется он всё так же отпадно, до
