Однако сделала это рано. На диван напротив опустился хмурый Платон.
- Весело тебе? - его голос был холоднее Северного Ледовитого океана.
- Да, - невозмутимо кивнула я головой.
- А мне - нет, - теперь в его словах зазвучали нотки сдерживаемой ярости, - Лен, ты зачем это делаешь, а?
Я уставилась на него во все глаза. Было очевидно, что мужчина взбешен до крайности. И явно не длину моего платья собирается обсуждать.
Глава 6.
Задушевный разговор у нас вряд ли получится. Но как тогда добраться до его телефона?
- Что именно? - осторожно уточняю.
Совершенно очевидно, что думаем мы по-разному, и, прежде чем начинать отвечать, нужно точно узнать, что он имеет в виду.
Он запрокидывает голову и смеется. Смех только какой-то очень недобрый.
- Я про Кирилла сейчас. Ты зачем с ним трешься?
Категоричный тон заставляет меня закусить удила.
- А что не так?
- Что не так? Ты серьезно? Или ты решила сразу двумя вертеть?
- Платон, я не понимаю смысла твоих претензий. Ты мне кто?
- Значит, никто?
Вопрос задает резко, отрывисто. В глазах плещется ненависть. Его руки, небрежно лежащие на спинке дивана, сжимаются в кулаки. Он тяжело и отрывисто дышит.
Кажется, я что-то делаю не так. Мне нужно усыпить его бдительность. Вместо этого я довела его до белого каления. Еще чуть-чуть и на нем можно будет греть чайник. Или жарить яичницу. Без сковородки.
Он сверлит меня взглядом. И я опускаю глаза, не в силах ему ничего ответить.
- Никто, - произносит он, медленно покачивая головой и как бы перекатывая это слово на языке, - Никто...
Вдруг что-то меняется даже не за секунду. А за какую-то ее мизерную часть.
- А ну-ка пошли!
Он быстро встает с дивана, рывком поднимает меня и ведет в одном ему известном направлении. Его пальцы на моем запястье - огненные, того и гляди, оставят ожог.
Конечно, надо вырваться. Но мне, как любопытной Варваре, интересно, куда он меня ведет и что собирается делать. Я его не боюсь. Мне просто нравится доводить его. Правда, я вполне отдаю себе отчет, что у каждого - свой предел. И то, как Хромов меня куда-то тащит, говорит о том, что его уже наступил.
Он проталкивается сквозь толпу, не разжимая руки, поднимается на второй этаж. Видно, что хорошо здесь ориентируется. Ну, конечно, ему клубы как дом родной.
Поднявшись, распахивает какую-то дверь и вталкивает меня внутрь. Сам запирает дверь.
Комната, в которой мы оказались, какой-то кабинет для уединенных встреч. К счастью, без кровати.
Я открываю рот, чтобы сказать, что он где-то стукнулся головой об угол. Сильно. Если позволяет себе такие выходки.
Но меня сюда привели явно не разговаривать. Потому что поток гневных невысказанных слов встречает горячий рот мужчины. И его язык, который сразу же оказывается у меня во рту.
И да, у меня не отключается разум. Я не теряюсь в пространстве. Я понимаю все, что происходит. Но менять ничего не хочу.
Руки ложатся на его сильные плечи. Надо бы оттолкнуть. Но они напротив прижимают меня к нему крепче. Я пожалею о том, что я делаю, как только он меня отпустит. Но сейчас это то, что нужно.
У меня во рту вкус его рта. Он приятен. Он возбуждает. Между ног рождается сладкое томление. И влага. Хочется потереться о него, чтобы унять эту потребность. Я принимаю все, что он дает мне. Его руки, что мнут мне попу, лишь усиливая жажду. Его язык, что мечется по моему рту, то сплетаясь с моим языком, то оглаживая небо, зубы. Не хочется ни отворачиваться, ни отпираться, что я хочу его. Именно его, а не Кирилла, или еще кого-нибудь из миллионов мужчин, что живут на планете.
Он чуть отстраняется, жадно рассматривая мое лицо. Наверняка раскрасневшееся. Делает шаг, прижимает меня к стене и рукой задирает платье, ныряя под капрон колготок и кружево трусиков. Мне не хочется, чтобы он смотрел на меня, потому что сама чуть развожу ноги, приглашая его. И я за шею притягиваю его ближе к себе, подставляя ему свою под губы. Хочу чувствовать его на своей коже.
Рука мужчины гладит лобок сначала нежно, трепетно, потом грубо сжимая, почти до боли, а зубы кусают шею.
Я вскрикиваю, а он мне ядовито шепчет в ухо:
- Никто, да?
Сейчас бы разорвать контакт, но как же сладко мне становится, когда его пальцы скользят между влажных складок. Я никому не позволяла трогать себя там. Никто до него не вызывал у меня такого жгучего желания самой насадиться на пальцы, что меня ласкают.
С губ срывается стон, когда он надавливает на особо чувствительную точку.
- Никто, Лен. Правда?
Он вынимает руку и отстраняется. Зрачки расширены, дыхание рваное, грудная клетка ходит ходуном, челюсти сжаты. Он делает шаг назад и насмешливо произносит:
- Если бы я захотел, я бы уже тебе вставил. Прямо здесь. Как последней... - тут он обрывает фразу, не договаривая какое-то мерзкое слово.
Обида и неудовлетворенное желание захлестывают меня с головой, поэтому, когда он выходит из комнаты, в спину ему летит:
- Зря не вставил. Значит, первым будет Гордеев.
- Дура! - срывается с его губ, но он уходит, не оборачиваясь.
Я же ловлю себя на мысли, что хочу, чтобы он вернулся, обнял и поцеловал.
Когда дверь за мужчиной закрывается, несмотря на гомон ночного клуба, я оказываюсь в оглушающей тишине. И в растерянности, что так легко позволила манипулировать собой.
Мне нужно держаться от Платона подальше. Как можно дальше. Он не тот, кто будет лелеять и оберегать. Он тот, кто попользует, сломает и выбросит.
Платон
Вылетаю из клуба на улицу. Как смог уйти, сам не понял. В голове - руины после апокалипсиса. Новый мир.
Ловлю себя на том, что руки чуть дрожат, когда прикуриваю. Вот ведь довела, ведьма. Этот вечно задранный к небу нос. Это вечное превосходство. В каждом жесте. В каждом взгляде. Сама ведь ничего толком не знает и не понимает, дурочка маленькая. В паху неприятно ноет. Больно и противно. Это женская половина уверена, что возбужденному мужику остановиться раз плюнуть. Их бы в наши шкуры. Чтобы они также в случае облома мучились.
Но тут и пенять некому. В этот раз сам остановился. Потому что сильнее сексуального голода было желание проучить нахалку. Никто! Как же! Так я ей и поверил.
Поднеся сигарету ко рту, ощутил не только запах табака, но и ее. Захотелось застонать. И вернуться назад. Закончить то, что начал. Но нельзя. Пусть тоже помучается. Поймет, каково это, когда хочешь, а тебя постоянно обламывают.
Главное, не понимаю, что я ей плохого сделал-то? Да я пять лет назад, когда понял, что она меня не хочет, сразу отвалил. Перестал мелькать на горизонте. Потом вообще уехал в Европу, там занимался нашим филиалом. И почти выкинул из головы маленькую девочку Лену. Или сам себя в этом убедил.
Но не вспоминал. Не писал стихов. Не стремился увидеть. Очень старался забыть. Потому что это какой-то психоз. Расстройство, что не поддается лечению. И может быть, так бы всё и осталось. Если бы не пришлось вернуться. Филиал филиалом, а основа компании здесь. И заниматься этим мне. Отец всё чаще заводит речь о том, что работать должны молодые.
Вернулся. Глазам не поверил, когда на лавочке заметил ее. Повзрослевшую. Налившуюся соками. И с сарделькой во рту. Пухлые губы скользили по предмету, очень напоминавшему член. А меня пот прошиб от картинки, что она передо мной на коленях, а я у нее во рту. Так глубоко, что связь с реальностью теряется. С запозданием до меня дошло, что этот концерт для Макса. Нет уж! Не знал, чего ради она так перед ним старается, но ему ничего не обломится. Ни ему. Никому другому.
Даже не задумываясь, направился к ней. Интересно до жути, как будет выкручиваться. Что будет, можно не сомневаться. И действительно, острые зубки отхватывают часть сардельки. А потом каким тоном она говорит: "Фу, гадость!" Обидно становится за весь мужской пол. Дальше, раздраконив нас обоих, она сваливает, весело цокая каблуками. Я чуть Макса не придушил, когда она ушла, добиваясь, с чего он удостоился такой "чести". Его счастье, что парень он понятливый и сразу мне объяснил, что ему такая стерва ни за чем не сдалась.
