к груди какие-то папки. За ней мужчина лет шестидесяти, может, моложе, но выглядит он плохо. Худощавый, заросший, в каком-то бесформенном старом спортивном костюме, цвет лица неестественный, желтоватый. Напрягаюсь, замечая кровь на ладони Василисы.
— Стой! Дрянь такая! — хрипит мужик, догоняет ее возле машины, хватает Василису за локоть, дергая на себя.
— Не прикасайся ко мне! — шипит девушка. — Я взяла то, что принадлежит мне, — Василиса дергает локтем, толкая мужика. — Иди на хрен, урод!
Мужик хватает ее за волосы, дергая на себя. От неожиданности у Василисы выпадают из рук папки, и бумаги разлетаются.
Ах ты, мразь!
Подлетаю к мужику и, не задумываясь, на эмоциях бью в челюсть. Так, что он теряется, отпуская девушку. Мужик начинает оседать, и я укладываю его мордой в асфальт, прижимаю, чтобы не смел рыпаться. Прихожу в ярость, оттого что эта мразь трогает девочку, словно тронули мое. Хочется постучать его грязной башкой об асфальт, но я сдерживаюсь, стискивая зубы.
— Ты кто такой, мудила? — скулит мужик. — Ааа, ты себе нового еб*ря нашла, что ли? Тимур-то знает? — скалится. — Маленькая шлюшка, — сплёвывает кровь из разбитой губы.
И все…
Хватаю тварину за волосы и впечатываю в асфальт. Я не знаю, кто эта мразь, но мне хочется крови. Это уже становится традицией, меня всегда срывает именно из-за этой женщины.
— Все, Андрей! Все! — кричит мне Василиса. — Оставь его!
Отпускаю мразь, только когда Василиса прикасается к моему плечу, сжимая его. Это в общем ее первое прикосновение ко мне. Тот момент, когда она меня трогает, а не я. Ладно. Отпускаю мужика.
Садимся в машину. На нервах и бушующем в крови тестостероне резко срываюсь с места. Обращаю внимание на Василису, которая прижимает к себе папки. Кровь с ее руки капает на белую рубашку.
Сворачиваю в проулок, торможу, молча выхожу из машины, достаю аптечку и снова сажусь за руль.
— Дай руку, — прошу ее я. Не реагирует, смотря в лобовое, словно вообще не заметила, что мы остановились. — Василиса, — стараюсь гасить свое состояние и говорить с ней спокойно. Беру ее папки, вытягивая из рук.
— Не трогай! — шипит на меня, как разъярённая кошка, прижимая к себе папки.
Замираю. Рассматриваю. Это не папки, это альбомы – торчит кусочек фотографии. Что же ты так их охраняешь от меня? Я не чудовище, ничего отбирать насильно у тебя больше не буду.
— Василиса, мы просто положим их сюда, — указываю глазами на панель. — У тебя кровь. Руку нужно обработать, — почти ласково произношу я. Не нравится мне ее состояние. Совсем не нравится. После того как я ее взял, она кусалась и била в ответ, а здесь полная фрустрация. Словно это не привычная мне Василиса вовсе.
Но самое удивительное, что она слушается, отдает мне альбомы и рассматривает свои руки.
— Вот так, малышка, — опускаю альбомы на панель, раскрываю аптечку. — Давай обработаем руку, — разговариваю с ней, как Диной. Она сейчас похожа на маленькую девочку. Такая уязвимая, потерянная, беззащитная.
И это пи*дец.
Я сам немного потерян. Вынимаю антисептические салфетки, беру ладонь Василисы, начиная аккуратно протирать. Позволяет, внимательно наблюдая за моими действиями.
Позволяет мне прикасаться!
И меня ни хрена это не радует. Уж лучше бы кусалась, чем вот эта безвольная покорность. В моей голове полный раздрай. Такую уязвимую девочку вообще нельзя трогать, а я тронул и не просто тронул…
Убираю салфетку – на ладони порез, еще немного кровоточит. Беру перекись, Василиса вздрагивает, но руку не одёргивает. Прижимаю ватный тампон к ее ладони. Мне вдруг хочется поцеловать эти дрожащие пальцы, но, боюсь, она не оценит мои порывы. Заклеиваю пластырем. Все. Но ее ладошку не отпускаю. Не могу, не хочу. Нет сейчас во мне никакой похоти, она вдруг испарилась. Эта уязвимая девочка разбудила во мне совсем другие чувства и сильно усугубила мою вину.
Я ни хрена не понимаю, что происходит. В голове куча вопросов. Кто этот мужик? О каком Тимуре шла речь? Почему Василиса вообще добровольно пришла в этот притон? Но я не решаюсь пока задать ни один из этих вопросов.
Наглею, поглаживая большим пальцем ее запястье, там, где сильно бьется пульс.
Проходит пара минут, и девочка приходит в себя, одергивая ладонь. Вновь берет свои альбомы и прижимает к себе.
Ладно, выдыхаю, завожу двигатель, выворачиваю из переулка и просто еду вперед. Тишина давит, грудную клетку распирает.
Торможу возле кофейни, выхожу, блокирую двери – с нее станется сбежать от меня. Но, кажется, Василиса даже этого не замечает. Покупаю пару стаканчиков кофе: себе – американо, ей – ванильный латте.
Возвращаюсь в машину, протягиваю девочке стаканчик, Вася выгибает брови. Похоже, пришла в себя, на лице снова маска цинизма. Опускает свои альбомы на колени и с лёгким снисхождением принимает от меня кофе. Пьет, откидываясь на спинку сиденья. Прикуриваю сигарету, выпуская дым в окно.
Что, бл*ть, это сейчас было?
— Дай сигарету, — вдруг просит она. Не люблю, когда женщина курит, никогда не замечал за Василисой этой гадкой привычки, но сейчас спокойно протягиваю ей пачку. Берет сигарету, зажимает между губами, чиркаю зажигалкой, подношу огонь, прикуривает, выпуская дым в потолок салона машины, закрывает глаза.
— Кто этот мужчина? — спокойно спрашиваю я. Мне важно это знать. Не знаю зачем, но важно. Мое восприятие перевернулось. Это не игра с ее стороны, это что-то иное… более глубокое и болезненное.
Я мразь. Хочется удавиться.
— Отец, — спокойно отвечает она.
— Это твой отец? — недоумеваю.
— К сожалению, да.
— Что произошло с рукой?
Вася не отвечает, язвительно усмехается, выпуская облако дыма мне в лицо.
Ясно. Барыня вернулась, холопам непозволительно задавать вопросы. Но я же переверну всю ее подноготную и узнаю.
— Богородское кладбище, — произносит она.
— Что?
— Поехали туда.
— Ты уверена? Не думаю, что сейчас стоит.
— Давай ты не будешь решать, что мне стоит, а что нет, — холодно отзывается она.
Окей, вышвыриваю окурок, везу ее туда, куда просит.
— Не ходи за мной! — огрызается Василиса, когда я выхожу вместе с ней у ворот кладбища.
Останавливаюсь, облокачиваясь на машину. Не спорю. Кладбище – это личное, у каждого из нас есть свои мертвецы, которыми мы не хотим делиться.
Василисы нет уже около часа, и мне неспокойно. Особенно после того, когда я
