— Люб, я не про насморк. Я про другое.
— Про что? — она смотрит ему прямо в глаза, и тут же легкий румянец выступает на щеках. — А, ты про… это. Все… — прокашлявшись, — все в порядке.
— Слушай, я сказать хотел, — он отхлебывает кофе. — Там же произошел разрыв мягких тканей…
— Что? А… ну и… Произошел и произошел! — румянец на щеках становится ярче, она даже отворачивает лицо, демонстрируя опять все ту же идеальную линию скулы и беззащитную натянутость шеи.
— После разрыва… гхм… девственной плевы… там образовалась раневая поверхность. На стенках…
— Ты мне тут лекцию по анатомии читать собрался?!
— Нет. Я к тому, что края разрыва зарубцуются через полторы-две недели. И раньше этого времени не стоит… заниматься сексом. Может наступить повторное кровотечение. И вообще… — он замолкает — выражение лица у собеседницы способствует.
Румянец ее становится совсем ярким — два темно-красных пятна на побледневших щеках. И глаза у нее такие… В жизни не видел у Любы такого выражения в глазах.
— Так, значит… — и голос ее очень тихий, но он отчетливо слышит его почему-то. — Значит, так ты об этом думаешь, да? Что я пришла к тебе тогда за избавлением от… от лишних мягких тканей? А теперь… как только добрый доктор Самойлов помог пациентке Любе Соловьевой — вуаля! Можно пускаться во все тяжкие! Ничего же не мешает! — голос ее стремительно набирает силу, превращаясь из шепота в гневный звон. — Отлично! Я только и ждала от тебя разрешения! Может быть, ты и справку мне напишешь? Что я уже пригодна… к употреблению?! Или что — тебе требуется провести еще одно обследование? Так ты скажи, не стесняйся! Прямо здесь будешь проверять — как зарубцевалось?
— Люба… — он реально ошарашен ее словами, ее тоном. Совсем не это же имел в виду, и, правда, беспокоился. — Ты меня не так поняла. Я же…
— Нет, Самойлов, ты не ящер! Ты… ты… ты придурок! Идиот! Кретин!
Последние слова она уже кричит, не стесняясь. А потом хватает шубку и сумочку — и вот ее уже нет.
Теперь он узнает Любу Соловьеву — ведет себя так, как и положено. Да что он такого сказал?! Все перевернула с ног на голову. Вот и старайся, беспокойся о людях!
Он допивает остывший кофе, блинчики на тарелке тоже выглядят холодными и невкусными. Ник поворачивает голову к стеклянной стене кофейни. Чтобы увидеть, как Люба падает. Поскальзывается прямо напротив того места, где он сидит, где еще недавно сидели они вдвоем. Падает навзничь, взмахнув руками, о ледяной асфальт ударяется сумочка, рассыпая вокруг содержимое. Он вскакивает с места. Люба тоже поднимается — только медленно и на четвереньки. Так же, стоя на четвереньках, начинает собирать рассыпавшееся — насколько ему видно, в основном, это содержимое косметички. Движения у нее торопливые и неловкие, а на повернутой к кафе щеке видна блестящая дорожка. Люба плачет?!
Она все-таки встает на ноги и уходит — быстро и все же чуть прихрамывая. На границе света от окна кофейни остается лежать ярко-розовый цилиндрик. Губная помада. Какое-то время он смотрит на этот розовый цилиндр. А потом просто срывается с места.
У дверей его решительно перехватывают. Ник оборачивается: тщедушный парнишка-официант держит его за локоть — вид испуганный, но храбрится.
— Молодой человек, а расплатиться?!
Ник чертыхнулся.
— Сколько с меня?!
В ответ на названную сумму сунул купюру в протянутую руку.
— Сдачи не надо!
На улице его ждал лишь розовый цилиндр помады. Любы не было видно.
Поначалу. Потом он заметил ее голосующий силуэт у края проезжей части, дальше по улице. Рванул бегом, думая только об одном: как бы самому не грохнуться на этом гололеде, как Люба только что.
— Отпусти меня!
— Не отпущу. Люба, что с ногой? Больно? Где?
— Не твое дело! Отпусти, я кому сказала! — у нее получается не так грозно, как ей хотелось бы, потому что говорить приходится ему в пуховик — Ник прижимает ее к себе, и у нее хватает здравого смысла не пытаться вырваться силой.
— Нет. Нам надо поговорить.
— Уже поговорили!
— Ты меня неправильно поняла. Я не хотел тебя обидеть.
— И, тем не менее — у тебя прекрасно получилось!
— Любаша…
Его прерывает звук автомобильного клаксона. Ник оборачивается. У обочины стоит такси, стекло на пассажирской двери опущено.
— Молодые люди, едем?
— Едем! — кивает решительно он.
В такси Люба демонстративно отвернулась к окну. На названный адрес не соизволила прореагировать. А он достал из кармана телефон.
«Ты дома?»
«Нет»
«Во сколько будешь?»
«Во сколько надо?»
«Не раньше десяти»
«Помни — бл*дство в таких объемах до добра не доводит. Не забудь помещение проветрить и резинки выкинуть»
На последнюю смс-ку он не стал отвечать. А телефон через пару минут снова пиликнул.
«И ужин приготовь — сегодня твоя очередь»
Это было чистой воды шантажом и вымогательством, но он не в том положении, чтобы спорить с сестрой.
В прихожей он помог ей снять шубку, как-то даже привычно уже. И они замерли, прямо там — наверное, на том месте, где все и началось. Ей там стоять ужасно неловко, но куда идти? В гостиную, где они целовались на диване? На кухню, где было то утро после? В его комнату? О, да, там самое подходящее место, чтобы перестать чувствовать себя неловко.
— Пошли, — он взял ее за руку, но она резко высвободила ладонь. В спальню? Сама дойду, дорогу знаю!
В комнате уселась в кресло за компьютерным столом, сложила руки на груди.
— Ну-с, Николай Глебович, я вас внимательнейшим образом слушаю.
Он вздохнул, сел напротив нее, на кровать, провел ладонью по голове, ероша короткие волосы. Наверное, это ему помогает думать. Ну, давай, выкладывай, Ник, что там у тебя на уме?
