А потом они окончили школу, все втроем получили серебряные медали, учась девятый и десятый класс по Викиному плану, так им, оказывается, это понравилось. Девчонки сразу поступили в институты, а Витька пошел работать автослесарем.
– Ты что, Серов, обалдел?! – отчитывали его Вика с Ольгой. – Какая работа? Тебе прямая дорога в институт с таким аттестатом!
– А кормить меня кто будет? Мои предки не могут, они старшего брата учат, на меня у них сил нет!
– Тебя же в армию загребут! – возмущалась Вика.
– Ну и что? Буду единственным в нашей армии солдатом, знакомым с творчеством импрессионистов! – шутил Витька.
В армию его, конечно, забрали, и девчонки писали ему все два года веселые, юморные письма. А когда он вернулся, устроили шумную встречу с шампанским и гулянием по ночной Москве.
Но он изменился, сильно изменился!
Что уж он там видел и прошел в той армии, девочки не спрашивали, потому что Витька сразу закрыл эту тему, как захлопнул что-то внутри себя.
И то, что он не мог или не хотел быть откровенным с ними, как-то отдалило Вику с Ольгой от него. Они встречались, чаще по делу, реже просто так, посидеть, поболтать, выпить. Но если кому-то из троицы была нужна помощь, то они, как в детстве, вставали горой друг за друга.
Вика знала, к кому надо ехать в беде!
Компьютер пискнул, оповещая, что программа поиска завершена, Витя повернулся к экрану, разглядывая данные.
– Что мы здесь имеем? Это тот, кого ты искала?
– Да, – выдохнула Вика.
Ей надо было его найти, но она боялась и – черт побери! – в глубине души трусливо надеялась, что найти не сможет.
– Итак, – подвел итог Виктор, включая принтер, – Егор Дмитриевич Князев, и адресок прилагается. Учти, это место прописки, а жить он может где угодно, и на машинке его может по доверенности ездить кто угодно.
– Учту, – отстраненно пообещала Вика, рассматривая листок с данными.
Егор открыл глаза и резко сел в кровати, все еще находясь в мучительном, изматывающем воспоминаниями сне.
Он потер лицо ладонями, выбрался из постели, чувствуя, что мышцы одеревенели от напряжения, и пошел в кухню. Надо сбросить с себя этот сон, отвлечься. Он включил чайник, взял со стола пачку сигарет, но, задумавшись, так и не закурил.
«Да что за напасть? С чего вдруг это приснилось? Черт бы тебя побрал, Вика! Пять лет прошло, уже пора даже имя твое забыть!»
Он и забыл! Почти. Ну почти, почти…
Да и что помнить-то? Ну, встретились, ну, не захотела она ждать, писать и быть с ним, с кем не бывает. Обычная история. Бытовая – встретились, казалось, что любовь, ах, держите нас семеро, с первого, пардон, взгляда! А выяснилось, что мужчину надо ждать и любить на расстоянии…
Ну и что?
Да, собственно, ничего.
Он уже давным-давно забыл и ее, и те невероятные сутки вместе и не вспомнил бы, если б не этот ночной кошмар. Ну да, да, почти забыл!
Егор заварил себе крепкого чая прямо в чашке, подумал и, достав из шкафчика бутылку с коньяком, добавил немного в чай.
Завтра – он кинул взгляд на часы, висящие на стене, – почти пять утра, нет, уже сегодня у него выходной и нет никаких операций, но всякое может быть, так что хлопнуть хорошую порцию коньяка в виде успокоительного для души и нервов потревоженных нельзя. Как говорится: работа у нас такая.
«Однако не жарко», – поежился Егор.
Он привык спать голым и, проснувшись среди ночи так, голышом, и пришлепал в кухню. Вернувшись в спальную, Егор надел халат, тапочки, стараясь не смотреть на постель, как будто оттуда мог выскочить ночной кошмар и снова затянуть его своими щупальцами. Вернувшись в кухню, сделал большой глоток чая и закурил.
Но темное щупальце странного, растревожившего сновидения с Викой Шалой в главной роли добралась до него, и Егор ярко, как кино, вспомнил свой сон.
В самолете он проспал почти весь длительный, изматывающий перелет и видел во сне ее. Это был полусон-полудрема, в котором раз за разом повторялись сцены их любви, вызывая в нем такие чувства, что пришлось положить пиджак на ноги, дабы не шокировать окружающих.
Первую неделю в тропической, жаркой, малярийной Африке она снилась ему каждую ночь, а потом ему стало не до этого. Они работали как каторжные, на износ, сменяя друг друга всего на несколько часов, чтобы он засыпал глубоким, похожим на обморок сном, порой не добравшись до постели по причине отсутствия каких-либо сил.
Когда выдалась небольшая передышка и он на несколько дней вернулся на основную базу за медикаментами, с удивлением обнаружил, что от нее не пришло никаких писем или известий. Ничего не поняв, Егор перепугался: вдруг с ней что-то случилось? Почти целый день он звонил со штабного телефона, единственного средства связи с каким-либо цивилизованным миром, и смог выяснить, что, оказалось, зря пугался – с ней все в порядке: она жива, здорова, и у нее все хорошо.
Егор запретил себе об этом думать и раньше времени ринулся назад, в их полевой госпиталь, лечить и спасать жизни воюющих непонятно за что африканцев.
Еще один раз она приснилась ему месяца через два после его возвращения в Москву. Тогда, проснувшись среди ночи, он запретил себе раз и навсегда думать и вспоминать ее.
И вот сейчас.
Поняв, что уже не заснет, он решил, что лучше всего будет заняться упражнениями, прибавив лишний час. Вот это уж точно вычистит из его сознания все воспоминания и отголоски сна.
Егору было одиннадцать лет. Его подстерегли мальчишки из соседнего двора, когда он шел в музыкальную школу со скрипочкой в руке. Они затащили его в переулок, отдубасили по полной программе и сломали скрипку. Он отбивался, как мог, не сдаваясь, и кричал, и плакал, размазывая по щекам слезы вперемешку с кровью, текущей из разбитого носа, но их было четверо, и они были старше.
Побитый, в испачканной и порванной одежде, с поломанной скрипкой в одной руке и футляром от нее в другой, шаркая ногами и низко опустив голову, чтобы никто не видел, как из глаз капают злые, бессильные слезы, Егор вернулся домой.
Дома находилась только бабушка.
Бабушка у него была уникальная! Татьяна Григорьевна всю жизнь проработала хирургом. Статная, высокая, крупная, элегантная, постоянно курила папиросы, могла, не морщась, замахнуть спирту, знала два языка, водила машину, как гонщик, и умела стрелять. Вот такая у него бабушка!
– За что избили? – спросила она, пыхнув папироской.
– За интеллигентность, – ответил Егор, шмыгнув носом, не поднимая головы.
– Да уж, этого добра в тебе навалом, для полноты картины только очочков не хватает!
Она забрала у него остатки скрипки и футляр, повертела в руках, внимательно рассматривая, и бросила в угол.
