Он вспоминал, как умолял её не оставлять его одного, как плакал, когда его нашли люди отца, сидящего одинокого над её телом… Но вот снова — плач Жанны, навязчивая мелодия, не дающая покоя. Он снова и снова возвращался к этому звуку, ощущая его как физическую боль. Никита зажмурился, пытаясь вспомнить лицо матери, но перед глазами стоял только образ Жанны, искажённый слезами. Это вывело его из себя. Это было вторжением в его приватный мир боли и воспоминаний, которые он тщательно скрывал от всех.
— Да прекрати ты плакать! — рявкнул он, с отвращением. Его голос был пропитан не столько злобой, сколько усталостью и раздражением, доведенным до предела.
Жанна ничего не ответила, только всхлипывала. Никита понял, что тут ему не поспать. Встав с постели, он бросил на Жанну раздраженный взгляд. Его охватила смесь раздражения и… чего-то ещё, чего-то неопределенного и пугающего.
— Ладно, я пойду. Вечером приду снова, попробуй только не открыть дверь, — процедил он сквозь зубы.
Он вышел, хлопнув дверью. Никита чувствовал себя ужасно. Он не мог признаться даже себе, что причина его плохого настроения — не только в слезах Жанны, но и в его собственных, непонятных даже ему самому, чувствах.
Оставшись одна, Жанна чувствовала себя опустошенной. Ненависть к Никите жгла её изнутри, смешиваясь с ненавистью к самой себе — за слабость, за неспособность защититься, за то, что она снова позволила ему это сделать. К этой ненависти примешивалась ещё и ненависть к Кристине, сестре Никиты, за то, что она связана с ним кровными узами. Прорыдав на полу, среди разбросанных книг и осколков разбитой чашки, Жанна ощутила всю глубину своего одиночества. Одиночество было холодным, пронзительным, как ледяной ветер.
Внезапно её охватила ярость, такая мощная, что она начала бездумно швырять вещи, как будто пытаясь выместить свою боль и бессилие на окружающие предметы. Когда первоначальный взрыв эмоций немного утих, в её голове начали проясняться мысли. Этот город, все эти места, напоминали ей о Никите, о боли и унижении. Ей нужно было убежать, начать новую жизнь. Мысль о самоубийстве мелькнула в её сознании, яркая и заманчивая, как способ окончательно избавиться от боли. Но Жанна тут же отбросила эту мысль, твердо повторяя себе: «Я должна выжить. Я должна победить. Мама…Папа».
Через минуту Жанна уже лихорадочно собирала вещи, бросая их в чемодан как попало. Постельное бельё, пропитанное слезами и унижением, и испорченная футболка полетели в мусорное ведро — символ её прежней жизни. В ванной, глядя на своё отражение в зеркале — на лицо, искаженное слезами и ненавистью, — она увидела в своих красных, опухших глазах отражение собственной боли и унижения. Ненавидя это отражение, она взяла ножницы и одним решительным движением отстригла длинные волосы, оставив короткое каре.
Новая жизнь, новый город, новая причёска — и новая Жанна. Жизнь без Никиты. Это решение, принятое в порыве отчаяния и ярости, стало для неё символом надежды, первым шагом к свободе и восстановлению.
* * *
Несмотря на то, что Никита спал всего полтора часа, он был в приподнятом настроении. В офисе его уже ждал Кирилл. Увидев его посвежевшее лицо, Кирилл присвистнул.
— Кто она? Сразу видно — дело рук женщины. — спросил он с явным интересом.
Никита удивленно поднял брови, немного смутившись от такой откровенности Кирилла. Сейчас его настроение было другим, более сложным, чем просто удовлетворение физиологических потребностей.
— Заходи. Не торопись с выводами. — сказал Никита, позволяя ему шутить над собой.
Кирилл, усаживаясь в кресло Никиты, закрутился на нём, откинувшись назад и с наслаждением выдохнув.
— Ну, это точно дело рук женщины. И не простой — раз ты весь такой… сияющий. Ты и влюбляться умеешь? Интересно- словно издеваясь и щурясь спросил Кирилл.
Никита стоял, шокированный не столько предположением Кирилла о женщине, сколько его уверенностью в том, что это — любовь. Он стоял, наблюдая за Кириллом, который, казалось, был полностью погружен в собственные мысли, крутясь в кресле, как будто ища нужное положение. В его глазах мелькнули тревожные нотки, и Никита понял, что это не просто шутка.
— С чего ты взял?
— Твоё лицо… прямо как у меня, когда я вижу Настю в очередной раз в больнице. Знаешь, этот блеск в глазах… отражение какой-то… невероятной радости. Это похоже на любовь. Уверен.
Никита усмехнулся, но это была скорее нервная усмешка. Он сел за свой стол, погрузившись в тяжелые мысли о Жанне. О том, как он вчера снова растоптал её, заставил плакать… И облегчения не последовало. Наоборот. Его сердце сжалось, в груди возникла тупая, давящая боль. Ему нужно было целовать её больше, обнять, успокоить. Ему захотелось вернуться к ней немедленно и исправить всё, но он с усилием заставил себя сидеть в кабинете. В голове вдруг раздалась резкая, пронзительная боль — словно кто-то ударил молотком по вискам. Это были отголоски вчерашнего, но сейчас они были ещё сильнее, пронзительнее. Мысли о Жанне перемешивались с болью, с воспоминаниями о матери, с чувством собственной вины.
Кирилл, прекратив вертеться, взял первую попавшуюся папку. Он глубоко вздохнул, его лицо помрачнело. Это было последнее дело Никиты — защита сына политика, изнасиловавшего дочь обычного человека. Кирилл стиснул зубы, едва сдерживаясь. Он вспомнил все подробности дела — показания потерпевшей, показания свидетелей, безразличие системы, уверенность сына политика в своей безнаказанности. И, наконец, он вспомнил свою мать, её сломленную жизнь, её боль, которую никто не замечал, её попытки получить справедливость, которые закончились безумием и многолетним лечением в клинике. Все эти воспоминания навалились на него, сжимая грудь в тисках. Он чувствовал себя подавленным, измотанным, и это чувство было неотделимо от чувства глубокой, всепоглощающей вины.
— Ты выиграл дело? — голос Кирилла звучал сдавленно.
Никита, отвлекшись от своих мыслей, с трудом сфокусировал взгляд:
— Как всегда. — Он ощутил новый приступ головной боли, словно кто-то закрутил гайку в его череп.
Кирилл еще сильнее разозлился:
— Тебе не стоило браться за это дело! Этот парень не заслуживает жизни!
Он снова вспомнил свою мать, её разбитое сердце, её беззащитность перед лицом всесильного отца, который с легкостью разрушил её жизнь, не понёс никакого наказания. Это было слишком тяжело, слишком больно, чтобы просто принять. Кирилл сжал кулаки, пытаясь не разрыдаться здесь, в кабинете Никиты.
Никита, не зная о всей глубине боли Кирилла, спросил, его голос был уже приглушен головной болью:
— Почему это так плохо?
— Я думаю, лучше умереть, чем такое пережить. Понимаешь? Не простить, не забыть… просто умереть.
Никита задумался, вспоминая слова Жанны, словно эхо, повторяющиеся в
